|
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
В эти дни, которые следуют за праздником
Воскресения Христова, может быть, больше, чем когда-либо, мы
можем осознать со всей ясностью, страстно, что вся жизнь мира
едина и что вся жизнь Церкви содержится в том таинственном
общении святых и грешников, каковым является мир в становлении.
Литургия, общая молитва Церкви, не может быть понята вне
контекста этого общения святых и грешников.
Для нас, собирающихся из недели в неделю в
храме, те молитвы, которые мы слышим, так часто представляются
«заготовленными» молитвами: другие люди их составляли, мы их
унаследовали. Но если задуматься над тем, как они зародились, их
уже не назовешь заготовленными. Каждая молитва, которую вы
слышите, вырвалась из человеческой души в момент восторга, горя,
в моменты глубокого раскаяния, безграничной благодарности.
Каждая молитва, начиная с тех, которые мы унаследовали от
Ветхого Завета, и до новейших молитв, которые дошли до нас из
тюрем и концентрационных лагерей, родились в живых душах, в их
встрече с Богом или в их отчаянной нужде по Боге, Которого они
страстно ищут и не могут найти.
Иногда мы находим трудным быть едиными с
молитвами, которые поются, читаются, со всем этим потоком
молитв. И это неудивительно, потому что в одном богослужении, в
одном литургическом действии, в простых молитвах, которые мы
читаем утром и вечером, Церковь собрала десятки молитв, которые
соответствуют опыту, жизни, смерти, радости, страданию,
мучительной тоске и благодарности святых на протяжении истории:
как мы можем ожидать, что получим, примем в свою душу, разделим
до конца один после другого опыт святого Василия, святого
Иоанна, святого Марка, святого Симеона?.. Но мы можем разделить
их живодейственным образом если осознаем, что мы, как бы малы ни
были, в том становлении, которое является нашим уделом, при всей
неуверенности, когда ощупью мы ищем полноты, которой еще не
обладаем и которой они обладают в большей, чем мы, мере — что мы
стоим среди громадной толпы молящихся мужчин и женщин и что мы
слышим великих святых Божиих, молящихся своими молитвами.
И мы могли бы стоять, как дети среди взрослых,
мы могли бы стоять, зная, сознавая, что здесь стоит святой
Василий, вознося свои молитвы из глубин своего опыта Бога и
жизни. А тут — святой Иоанн, тут еще другой святой, и еще один;
и мы могли бы просто внимательно прислушиваться, задавая иногда
себе вопросы, например: как это так, что он произносит такие
слова? Из каких глубин опыта, мне чуждого, неизведанного,
возникают эти слова?.. А потом вдруг скажем с радостью: а здесь
я заодно с ним, то, что он говорит я уже знаю или смутно
осознал. О, какое это диво — я заодно с людьми, которые так
велики перед Богом!
И если так относиться к утренним молитвам,
которые мы читаем, или к вечерним молитвам, к различным
действиям, происходящим в церкви, тогда мы не испытывали бы
чувства растерянности, что всё это проходит мимо нас, что мы не
находим себя в этих словах, в затих образах, в этих выражениях.
Как мы можем одной душой охватить всю многосторонность
церковного двухтысячелетнего опыта божественного и
человеческого? Но как легко было бы стоять и вслушиваться с
открытым умом, открытым сердцем, готовыми отозваться на то, что
уже наше, ставить вопросы о других вещах, восклицать в своей
душе: «Как мог ты, о, отец Василий, как мог ты произнести эти
слова, Иоанн?» И тогда мы бы постепенно выросли в гораздо
большее понимание, потому что зерно молитвы, уже заложенное в
нашу душу, понимание святых, которое мы уже делим с ними, если
мы будем правдивы, просты, прямы, вырастет в нас; мы сможем быть
реальными в ту меру, в которую мы уже реальны, и мы вырастем в
более полную реальность, чем раньше.
И тогда мы обнаружим, что это общение святых, о
котором мы думаем как о чем-то настолько невидимом и настолько
отдаленном — святые на небесах, а мы на земле — есть нечто
бесконечно более близкое и простое. Тогда их молитвы пребывают
среди нас, их опыт мы разделяем, в каждом слове молитвы, в
каждой мелодии литургического пения они среди нас не только
невидимо за нас молящиеся, но делающие нас участниками их
глубокого, трагического, славного опыта Бога и мира, людей
столько же, сколько Бога.
И тогда мы могли бы обернуться и увидеть в нашем
соседе также участника этого таинственного общения святых и
грешников, потому что наш сосед так же участвует, как и мы,
может быть, краем своей души, может быть, самым поверхностным
пока слоем своего сердца, в той тайне, которую мы чуем ощупью.
Мы почувствуем, что мы соучастники, что мы вместе на нашем пути,
но и больше того — что мы вместе пьём от одного источника, что
мы разделяем с теми, кто больше нас, более просторную, более
глубокую животворящую жизнь.
Будем поэтому — в богослужениях ли, в частных ли
молитвах — учиться участвовать, просто, правдиво и прямо в опыте
жизни тех, которые прошли по земле прежде нас, и кто больше, чем
мы есть. И тогда общение святых станет реальностью, и общение
грешников станет чем-то для нас значительным — подлинным
братством людей, которые признают себя грешниками и одновременно
чувствуют, что Бог пришел и к ним также, что у них есть старшие
братья и сестры, которые озабочены о них, заедино с ними,
разделяют с ними самые драгоценные дары их жизни. И тогда мы
сможем врастать в братство, сестричество, становиться единым
телом и единой жизнью вместе с ними в Боге. Аминь. |