БЛАГАЯ ЕВАНГЕЛЬСКАЯ ВЕСТЬ

Тема наших бесед — Евангелие и как его распространять. И мне кажется, что людям в христианских странах непросто воспринимать Евангелие как благовестие. Да, Евангелие — благо, в той мере, как оно сформировало жизнь Запада, но что оно принесло нового? Что люди, рожденные в христианской семье, находят в нем такое новое, что оно не идет ни в какое сравнение со всем прочим? В странах, где христианство гонима, для людей, которые родились и воспитывались без Бога, от кого Бог был скрыт, гораздо легче ощутить и воспринять Евангелие как весть настолько новую и благую, настолько чудесную, что от нее меняется вся жизнь. И я хотел бы коротко сказать о том, каким образом Евангелие стало реальностью в моей жизни.

Я был крещен ребенком, но в мои шесть лет случилась революция, настали первые годы эмиграции, когда не было ни жилья, ни еды, жизнь была полна лишений и не было ни времени, ни возможности дать мне религиозное воспитание. Бог для меня не существовал. Это не было мировоззрение или точка зрения, которую я принял, — это было просто пустота, факт, отсутствие. И это отсутствие сочеталось с двумя моментами — с тяготами жизнь, в которой не было смысла, но которая тем не менее заставляла меня все время действовать, потому что выживание требовало всей моей детской энергии, а с другой стороны — бессмысленность, потому что вся эта борьба имела одну только цель: продолжать бессмысленное существование, выживать просто ради выживания.

А затем настал момент, когда все стало для меня еще труднее.

Я был подростком, и лет в 14 впервые оказался под одной крышей, в одной квартире с мамой и бабушкой. Вы не знаете, что это означает, вы не знаете, что значит не иметь крыши над головой, вы не представляете, что значит — быть нежеланным, неприемлемым где бы то ни было. Я вам дам пример. Моя мать несколько лет работала во Франции администратором в гостинице. Ей разрешалось приводить меня на субботу и воскресенье, но только днем. Когда наступал вечер, предполагалось, что я покидаю гостиницу, но идти-то было некуда, только на улицу. Владелец гостиницы этого не понимал. Было правило: ночью в гостинице не должно быть посторонних, и оно применялось. Правило хитроумно обходилось: меня торжественно выводили из гостиницы, затем мама возвращалась и беседовала с владельцем у стойки, а я пробирался мимо них на четвереньках к лестнице и в мамину комнату. Можете ли вы себе представить, что значит для ребенка знать, что единственное место, где он может находиться долгими, страшными часами темной ночи — улица? Милости не было, царил закон.

Так что когда мы оказались вместе под одной крышей, когда появилась дверь, которую я мог открыть на законных основаниях, когда было место, где я не только имел право находиться, — где я был желанный, любимый, это было такое чудо, которого никто из вас, вероятно, не может себе ясно представить. Я и сам не воспринимаю это так, как воспринимал шестьдесят лет назад.

И тут случилось нечто, от чего все стало еще сложнее. Я вдруг обнаружил, что счастье, то ликующее счастье, которое я ощущал — более странно, чем все прежде пережитое. Пока жизнь была постоянной борьбой, в ней была непосредственная цель, которой надо достичь, была задача, было за что бороться: кров, пища, не быть битым. Счастье же представлялось мне ужасной бессмысленной бесконечностью. Мне тогда требовалось найти смысл жизнь, без этого я жить не мог. Мне было лет 14—15, и я дал себе год, чтобы найти, есть ли смысл в жизни, есть ли в ней содержание, иначе я покончу с собой.

Не буду вдаваться в детали того, что случилось, скажу в двух словах. Я тогда был членом русской молодежной организации и вместе с другими подростками мне пришлось выслушать лекцию одного священника. Он изложил нам то, что Евангелие говорит о Христе, в такой форме, которая вызвала у меня отвращение: сладкий, кроткий Христос, чьи качества вовсе не привлекали мальчика моих лет — смирение, кротость, терпение… Нас готовили отвоевывать Россию с оружием в руках, а не простить и умереть за рубежом, без дома, без родины. Меня настолько возмутило то, что говорил священник, что я отправился домой и спросил у мамы, есть ли у нее Евангелие, потому что решил проверить, верна ли та картина, которую он нам представил, или неверна; и начал читать.

То, что я пережил, вы, возможно, назовете галлюцинацией, — пусть, мне все равно. Для меня это — уверенность, что пока я читал начало Евангелия от Марка (я выбрал именно это Евангелие, потому что не ожидал от чтения ничего хорошего и, просчитав главы, обнаружил, что оно самое короткое), мне внезапно стало совершенно ясно, что по ту сторону стола стоит живой Господь Иисус Христос. Я перестал читать, поднял голову, ничего не увидел, я ничего не воспринимал моими чувствами, но знал, что Он стоит там, и раз Он — Воскресший Иисус, то Человек из Назарета, умерший на Голгофском Кресте, был тем, кем называл Себя — Богом, пришедшим на землю.

Я посидел, затем стал дальше читать Евангелие там-сям, выхватывая в книге то одно место, то другое, и хочу упомянуть вам одно или два таких места. Первое место, которое ударило меня в сердце, это отрывок из Евангелия от Матфея, где нам говорится, что Бог сияет Свое солнце и на добрых и на злых. Я остановился на этих словах. Сколько в опыте моего собственного детства было людей жестоких, безжалостных, кого я назвал бы злыми — а Бог их любит! Помню, я сказал сам себе: если Бог их любит, и я хочу быть с Богом, заодно с Ним, я буду любить их, что бы они мне ни сделали, любить их всей своей жизнью и, если придется, всей своей смертью. Помню, на следующее утро я вышел из дома в школу. Мы жили в предместье, все толпой устремлялись в пригородному поезду. Обычно, озираясь вокруг, я видел всех этих людей, мужчин и женщин, только как потенциальную опасность. На этот раз я смотрел на них и я помню, как горело мое сердце ликованием и радостью, и я говорил сам себе: всех их сотворил Бог по любви, Он любит каждого из них, и я могу любить их, потому что Бог даст мне силы на это, даже если они будут мучить меня еще больше, чем раньше… Это было чудо, со мной случилось то, что любовь вошла в мою жизнь, новое видение вошло в мою жизнь или, проще говоря, я больше не был мертвым, я был живым.

Возможно, некоторым из вас известны радиопередачи, которые К.С. Льюис вел в 1943, они были изданы небольшой книжкой под названием Beyond Personality. Кажется, в предисловии он говорит: «Что должны были бы сказать люди, видя христианина? Вот что: ‘Смотрите, статуя ожила!’, то есть человеческий образ, который был мертвый, который был камень, был безжизненный, внезапно стал живым». Вот это я и чувствовал. Каким же образом наш Бог мог знать это? Что Он знает о тварных существах? Да, конечно, Он сотворил их, но очень большая разница между тем, что вы создали, и вашим собственным опытом жизни. Возьмите, например, скульптора: он может сделать статую, но он не знает, что чувствует камень, он не знает, что значит быть статуей. Бог, очевидно, знает. Каким образом? Как может Он знать, что мгновение назад я был мертв и мне нужно было ожить?

Потом, листая книгу Евангелия, я набрел на притчу о блудном сыне, где отец дважды говорит: «Сын мой, твой брат был мертв и вот, он ожил». Отец знал, что это значит. Это значило, что мальчик, отпав от общения с отцом, с родным домом, с вечностью, с любовью, умер; теперь он вернулся — и ожил. Именно это случилось со мной. Но каким же образом Бог это знал?

И затем я обнаружил, что Бог знал это, потому что Живой Бог стал живым Человеком. Бог воспринял плоть, полнота Божества пребывала в человеческом теле, у Бога было земное человеческое имя. Тот, Чье Имя нельзя произнести, потому что нет такого имени, которое соответствовало бы Ему, носил человеческое имя. Его звали Иисус, что по-еврейски означает «Бог спасает», Он был — Эммануил, что значит «Бог среди нас». Как дивно! Бог знал, что значит быть тварным существом, потому что Его тело было телом, которое Он воспринял от Матери Божией, от Преблагословенной Девы Марии, тварное тело. Он приобщился всему, что составляет тварное тело. Он знал, что означает быть тварью, оставаясь в полном смысле Живым Богом, Творцом. Он был совершенным Человеком, Его человеческая душа, Его человеческое тело были переданы Ему Пресвятой Богородицей от многих поколений людей, мужчин и женщин, и детей, которые отчаянно стремились встретиться с Богом, быть с Ним заодно, которые приносили себя ему, постепенно очищая, обновляя, утончая свое человечество до того момента, когда Пресвятая Дева стала на грани доступного человеку совершенства. Но только лишь на грани, потому что человеческое совершенство означало бы полное, неограниченное, совершенное единство с Богом, а это было осуществимо только в Иисусе из Назарета, Сыне Божием, ставшем Сыном человеческим, единство, к которому Матерь Божия возрастала в совершенстве, в Своем единстве со Своим Сыном, со Своим Богом.

Чарльз Уильямс говорит в одной из своих книг, что Воплощение произошло, когда Дева Израильская оказалась способна произнести Имя Божие всем умом своим, всем своим сердцем, всей волей, всей плотью своей — и Бог воплотился в Ней. Но Бог не только воспринял плоть в Ней, приобщился нашему человечеству, опытно изведал тварное бытие. Он пошел дальше — Он вошел в мир падший, в мир, который грехом человеческим был изуродован, мир, в который были внесены смерть, смертность, страдание, весь ужас жестокости и себялюбия, и жадности и ненависти. Он вошел в этот мир в совершенной чистоте Своего человечества и в совершенстве Своего Божества. Бог Небесный стал уязвимым, стал беспомощным, беззащитным. Он отдавал Себя нам, людям, на все, что мы с Ним сделаем. Больше того, Он был готов не только остаться в абсолютном единстве, в солидарности с Богом, провозглашая перед лицом всего человечества одну лишь Божественную правду и правду человеческую, когда она совпадает с правдой Божией, Он был готов быть единым с человеком, взять на себя все тяготы человеческого существования, остаться солидарным с человеком перед лицом Божиим.

И мы видим, что произошло с Ним в итоге. Мы знаем, что Он стоял перед Богом в полной солидарности с людьми и в полной солидарности с Богом перед людьми, и люди отвергли Его. Он должен был умереть вне града человеческого на небольшом холме вне стен, отверженным, Он даже умереть не мог среди людей. Он был подобен козлу отпущения, носящему все грехи Израиля, о котором говорится в Ветхом Завете, которого выгоняли умирать в пустыне. Но когда Он был распят, в полной солидарности с человечеством, с теми самыми люди, которые отвергли Его, предали его, беззаконно осудили его и теперь предавали Его смерти, Он произнес: Отче, прости им! Они не знают, что делают. Полная солидарность и вместе с тем, любовь, которая превосходит, побеждает все, даже самую ненависть.

Но что же случилось на Кресте? Как мог Он умереть в Своем человечестве, будучи един с Богом? И здесь самый, может быть, трагичный и самый чудесный аспект Воплощения, — да, самый трагичный, потому что слова Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? — это момент, когда Он до конца принимает полную, предельную солидарность с падшим человечеством, Он соглашается умереть человеческой смертью, смертью каждого из нас, а человеческая смерть — это результат нашей потери Бога. Он теряет осознание, Кто Он, сознание Своего нераздельного единства с Богом, и умирает от без-божия, лишенности Бога, как все мы умираем той же смертностью, которая есть Бого-лишенность.

Более того, в Символе веры, который вы только что читали, в Апостольском Символе веры говорится, что Он сходит в ад, — не в ад христианского фольклора, а в более ужасающий ад, каким его представляет еврейская мысль. Шеол Ветхого Завета — место, куда сходят все, кто жил и умер, место, где Бога нет, место безнадежного и вечного разлучения. Он сходит в это место, до конца, до предела принимая солидарность с нами. И ад воображает, что одержал конечную победу, и с ужасом обнаруживает, что принял плоть, человеческое тело, человеческую душу — и они сияют Божеством, потому что Сам Бог сошел в это место, где Бога не было и не могло быть. И ад разрушен, ад повержен. Да, страдание и разделенность от Бога еще существует в разных видах, но нет больше этой конечной, неизбывной разлуки.

Такого Бога, этого Бога мы открываем в Евангелии. Я хотел бы поделиться с вами еще очень многим, но я и так занял больше времени, чем имел на то право. Но вы понимаете, что значит для кого-то, кто не знал, что Бог существует, кто ничего не знал о Нем, не имел понятия о Христе и, как следствие, не имел понятия о том, что представляет собой каждый человек и все человечество вместе, — что для него означает открыть Бога, такого Бога, такое диво, такое чудо, такую славу, такое смирение Бога. Вот что означает открыть такого Бога для меня и для миллионов людей, от которых Бог сокрыт, которые не знают Бога, в России и повсюду. Это жизнь: мертвые восстают, статуи получают плоть и кровь, тела оживают, и не только временной жизнью, но жизнью вечной уже теперь и здесь, на земле.

И как мы можем это распространять? Как? — если будем тем, что мы есть, если будем живыми так, как никто другой не живет, будем живы вечной жизнью, не просто разговорами о вечности, не пытаясь описать то, что нам неведомо, но нося ее в себе, так, чтобы каждый, кто нас встречает, сказал бы: «В чем дело? Что с этим мужчиной, этой женщиной, этим ребенком? Что в нем такое есть? Почему он такой, почему я не такой, почему я не имею понятия о том, что в нем, не обладаю этим сам? Мне нужно это понять!» — сияние вечности в глазах человека, на лице человека, слова, которые рождают в душе другого вечную жизнь, не волшебные слова, описывающие ее, а таинственные слова, под действием которых вечность, дремлющая в каждом из нас, поднимается к жизни, как утренняя заря, сияние жизни входит в жизнь человека.

И, кроме того, — жизнью по Евангелию. Жизнью, когда мы не подражаем будто бы Христу, а следуем Его примеру и стараемся в вырасти в доступную нам меру и стать подлинно мужчинами, женщинами, детьми, подлинно людьми по Его образу, быть Его живыми иконами, быть каждый в отдельности и в нашей совокупности продолжением воплощения Живого Бога, становясь подлинными людьми и явлением подлинного человечества другим. И конечно, мы должны говорить слова истины, но не с высоты нашего будто бы знания, а изнутри яркого опыта, от ликующей радости, от смиренного сознании, что мы взысканы, от изумления и благодарности, и из чувства, что каждый человек, кого мы встречаем, любим Богом и что если я хочу быть с Богом, я могу любить своих врагов, если придется, вплоть до того, чтобы отдать за них жизнь, отдать свою жизнь, скорее чем допустить, чтобы они погибли, никогда не воскресли, навсегда остались статуями или умерли вместо того, чтобы ожить.

Это все, о чем я могу свидетельствовать. Это жалкое свидетельство отдельного человека можно было бы умножить на опыт миллионов людей в России, переживших подобный опыт. Я подумал, что свидетельство от первого лица (хотя это не очень принято), может оказаться более убедительным. Задайте себе вопрос: где вы, попытайтесь найти, в чем Евангелие ново, какую Благую Весть оно несет. Тогда вы сможете свидетельствовать о нем жизнью, и словом, и молчанием, всем своим существом. Да исполнится это на каждом из нас!