|
Как вы заметите в самом скором времени, я не ученый богослов; по образованию
я врач; но в течение всей жизни сознательной я старался продумать свою веру и
понять то, чем мы живем в том чуде, каким является Православная Церковь, Церковь
Христа. И мне хочется сказать вам именно о Церкви.
О Церкви мы говорим в Символе веры: верую во Едину Святую Соборную и
Апостольскую Церковь... Она для нас является предметом веры; но, с другой
стороны, мы Церковь наблюдаем и в истории. Церковь веры нам представляется в
каком-то изумительном сиянии святости, красоты, величия. Церковь на земле в ее
истории, в ее становлении порой представляется нам тусклой, а порой трагичной, а
порой вызывает недоумение: какое соотношение есть между Церковью, которую мы
исповедуем как Святую, и той Церковью, которую мы собой представляем. Я именно
настаиваю на этом слове мы, потому что речь не идет о какой-то Церкви вне нас,
которую мы наблюдаем, а именно о той Церкви, которой мы являемся, которая
страдает от наших грехов, которая немощна нашей немощью. И вот мне хочется
сказать об этих двух аспектах Церкви и, может быть, прибавить и еще нечто.
Церковь не является только обществом верующих, собранных во имя Божие.
Определение катехизиса, как бы оно ни было точно, не исчерпывает тайны Церкви,
как никакое определение не может исчерпать тайны. Все определения, которые у нас
есть в богословии, в опыте церковном, раскрывают перед нами тайну, но ее не
только не исчерпывают, но даже не стремятся ее до конца выразить. Но вот что мы
знаем определенно о Церкви: что это место, где Бог и человек встретились, где
они заодно, где они составляют одну таинственную семью. И Церковь в этом смысле
является одновременно и равно Божественным и человеческим обществом в двух
планах: мы составляем Церковь - люди грешные, борющиеся, падающие, восстающие,
немощные; но человечество в Церкви представлено также одним Человеком,
Единственным, Кто в полном смысле человек - это Господь наш Иисус Христос. Он
человек совершенный и Он человек до конца. Он человек во всем нам подобный,
кроме греха, и Он человек, в котором мы можем видеть в осуществленном виде все
то, к чему мы призваны, все совершенство, всю красоту, все величие человеческой
природы и, вместе с этим, тайну соединения человека с Богом, Богочеловечество.
Он для нас является в Церкви единственным до конца осуществленным видением того,
что человек собой представляет, - Он и Пречистая Дева Богородица. Таким образом,
в Церкви нам явлен образ истинного, подлинного человека во всей его святости и
во всем величии; и святой Иоанн Златоустый в одной из своих проповедей говорит:
если ты хочешь познать, что представляет собой человек, не обращай своих взоров
ни к царским палатам, ни к палатам вельмож земных, а подними свой взор к
престолу Божию, и ты увидишь Человека, восседающего во славе одесную Бога и
Отца... И таким образом, в Церкви человечество нам явлено и в немощи нашей, и в
Его совершенстве и святости.
Но не только человечество Христом присутствует, живет и действует в Церкви.
Вся полнота Божества в Нем обитала телесно (Кол. 2, 9), и в Нем, через Него вся
полнота Божества уже вошла в тайну Церкви как человеческого общества Но Бог
присутствует не только Христом в Церкви, но и Духом Своим Святым. Мы читаем и в
Евангелии от Иоанна, в конце 20 главы, и в начале книги Деяний о даровании
Святого Духа Церкви и ее живым, возрожденным членам. Эти два рассказа не во всем
идентичны. Можно сказать, что было два дара, два различных момента этого
дарования Духа Святого Церкви. Вы помните рассказ о том, как впервые явился
Спаситель Своим ученикам после Воскресения. В страхе, в горе, подавленные,
недоумевающие, они скрылись после крестной смерти Христа в доме Иоанна Марка.
Для них Великая пятница была как бы последним днем. Когда мы присутствуем,
участвуем в службах Великой пятницы, как бы глубоко мы ни переживали их, мы
знаем, знаем не только знанием, но опытом нашей жизни, что не пройдет двух дней,
как в этом же храме мы будем петь Христос воскресе, обнимать друг друга в
радости победы Божией над смертью, над рознью, над всем. Но для учеников до
первого явления Христа после Его Воскресения была только смерть Христова. Ничего
не оставалось, кроме, в лучшем случае, недоумения, а в худшем - отчаяния о том,
что Бог был побежден человеческой злобой и ненавистью, что можно было продолжать
существовать, но что жить больше было нельзя, потому что самая жизнь со смертью
Христа ушла для них с земли.
И вот перед ними предстал Господь, и первое Его слово им, в их буре
колебаний, отчаяния, сомнения, недоумения, было: Мир вам! Как это им было
нужно!.. Если то, что я сейчас сказал так коротко и так неумело, дошло до вас,
вы же должны понять, что именно мира-то у них не было; а Христос им его дает:
тот мир, который земля дать не может, тот мир, который земля отнять не может,
мир Божий, который единственно Он, Христос, нам может дать... И затем дунул на
учеников и сказал: примите Святого Духа... В этот момент это малое стадо, эти
десять учеников, которые тогда были собраны (потому что Фомы с ними не было, а
Иуда погиб), стали как бы сосудом, содержащим присутствие Святого Духа; так же
как Дух Святой сошел на Иисуса Христа, когда Он восходил из вод Иорданских после
Своего крещения, и пребыл на Нем, так теперь Дух Святой сошел на тело Христово -
на Его апостолов и пребыл в них, но ни на ком и ни в ком из них в отдельности от
других. Дух им был дан как телу Христову в его целокупности, в его цельности; Он
никому из них не принадлежал лично, но Он жил в этом новом теле Христовом.
Неделю спустя Фома оказался вновь среди своих собратьев, когда пришел Христос, -
и ему не нужно было отдельно получать дар Святого Духа, потому что этот дар был
дан Церкви, а он был членом Церкви, будь он там или не будь он там в момент
этого дарования. А затем, в день Пятидесятницы, потому что Церковь стала этим
сосудом, этим местом селения Святого Духа, на каждого из учеников, которых
Христос приготовил к этому принятию в течение сорока дней до Своего Вознесения,
беседуя с ними о будущем Церкви и Царства Божия, на каждого ученика сошел Святой
Дух и сделал его по-новому единственным, неповторимым, уже не чадом плоти, а
чадом Царства Божия, как мы говорим в
молитве при крещении. Дух Святой пребывает
в Церкви этим даром общим и этим дарованием личным; и каждый из нас при крещении
и миропомазании вступает в Церковь и вместе с другими - потому что он член тела
Христова - приобщается этой тайне духоношения и получает дар Святого Духа лично.
И вот Церковь является и местом селения Святого Духа; каждый из нас в
отдельности и все мы в совокупности нашей являемся храмом Святого Духа. Но даже
слово храм мало для того, чтобы выразить эту тайну нашей приобщенности. Храм -
это сосуд, храм - это обрамление; наше соотношение с Духом Святым глубже: мы не
только содержим Его, оставаясь Ему как бы чуждыми, - Он пронизывает нас, Он
становится нашей жизнью. Он присутствует в Церкви Христовой и в каждом из нас.
Конечно, Его присутствие различно; конечно, мы не приносим одинаковые плоды,
потому что соотношение наше с Богом не механично. Бог не делает за нас то, что
мы призваны сделать во имя Его и для Него. И поэтому у нас есть задача стяжания
Святого Духа; аскетическим подвигом, чистотой сердца, очищением ума, обновлением
плоти, направленностью всей нашей воли согласно воле Божией мы должны стать
способными дать свободу Духу Святому действовать в нас, гореть в нас полным
пламенем. Можно сказать, что каждый из нас подобен еще не просохшему дереву,
которое загорелось, отчасти дымит, отчасти горит, а отчасти высыхает и бывает
охвачено этим огнем, пока мы, наконец, не будем так охвачены, что каждый из нас
в отдельности и все мы вместе станем подобными купине неопалимой, которая горела
огнем Божества и не сгорала в нем.
И вот Церковь, даже в нашем лице, через этот дар Святого Духа наполнена
Божеством, и наше человечество в ней и в Нем постепенно изменяется, постепенно
перерабатывается каким-то порой незримым, а порой и ощутимым образом.
Я хочу вам дать пример того, как это бывает ощутимо. Несколько лет тому назад
в наш лондонский храм зашел - не по своей воле, а просто для того, чтобы
встретить верующую православную знакомую женщину - неверующий человек. Он
надеялся прийти к концу службы, но милостью и провидением Божиим он пришел
раньше и стал сзади. Он стоял молча, ничего не ожидая, не молясь, потому что он
в Бога не верил, и вдруг (как он мне потом говорил) ощутил, что в этой церкви
какое-то непонятное, никогда не испытанное им присутствие, что в этой церкви
что-то есть, чего он никогда вне ее не встречал. Он приписал это влиянию пения,
красоты церковной, икон, молитвы всех собранных, - одним словом, приписал это
влиянию на его душу чисто земных и человеческих действий и состояний. Но это его
настолько озадачило, что он решил прийти и проверить, так ли это, или есть в
этом месте нечто, чего он никогда не встречал дотоле. Через некоторое время он
пришел до службы, когда никого не было, ничего не происходило; долго стоял,
наблюдал, следил за собой и пришел к заключению, что в храме нечто - или Некто -
присутствует, что это, вероятно, то, что люди называют Богом. Но и этого
оказалось для него недостаточно; как он мне сказал, «какое мне дело до того,
есть Бог или нет, если Он на меня никакого не может иметь влияния, если я Его
буду ощущать только как внешнее присутствие или внешнюю силу?». И он решил
ходить в церковь и наблюдать уже не за своим состоянием, а за людьми: что с ними
случается. Наблюдать не в смысле: как они себя ведут, как держат, как молятся,
что делают, а - происходит ли что-нибудь с ними.
И он наконец ко мне пришел и сказал: «Я три года к вам хожу, наблюдал людей и
пришел к заключению, что Бог, Который живет в этом храме, не только в нем живет,
но действует. Я не знаю, становятся ли люди, которые у вас здесь бывают, лучше,
но я вижу, что с ними что-то происходит, какое-то преобразование, преображение;
они силой Бога, Который здесь присутствует, меняются; и мне необходимо быть
измененным, и поэтому я к вам пришел: я хочу крещения, я хочу, чтобы и меня
менял Бог». Вот что человек - чужой, ничем с нами не связанный, не русский,
человек, который не мог быть увлеченным русскостью или чувством, что он вернулся
на какую-то свою родину, по-человечески ощутил. Вот как Дух Святой присутствует
и даже в нас, при нашей немощи, действует, и сияет, и доходит.
И надо еще прибавить, что во Христе и в Духе мы так соединены с Отцом, как
никто, нигде, никак не может быть соединен. Вы помните слова Спасителя: никто не
приходит ко Отцу как только Мною (Ин. 14, 6), никто не знает Сына, кроме Отца,
никто не знает Отца, кроме Сына и того, кому изволит Сын Его открыть (Мф. 11,
27) - потому что соотношение между Божественным Сыном и Отцом так непостижимо
для нас, Их единство, Их непостижимая разность таковы, что только приобщаясь
тому, что есть Христос, мы можем начать приближаться к пониманию того, Кто и что
Небесный наш Отец. И когда мы говорим об Отцовстве в этом отношении, мы не
говорим о том, что Бог добр, милостив, что Он источник нашего бытия и что
поэтому в каком-то нравственном отношении, бытийном отношении мы являемся как бы
Его сынами, дочерьми, детьми; нет, наше соотношение с Отцом во Христе и силой
Святого Духа - нечто совершенно непостижимое иначе как опытом, но невыразимое
словом. Это для нас непостижимо, но это наше призвание, и это самое содержание
Церкви, это самая ее жизнь. Разве после этого мы может не говорить о том, что
Церковь есть тайна, что Церковь свята всей святостью Триединого Бога, Который в
ней живет, всей зачаточной и постепенно нарастающей святостью святых и
грешников, которые Богом постепенно преображаются в новую тварь. Вот та Церковь,
о которой мы говорим верую, потому что, по слову Послания к евреям, (11, 1) вера
- это уверенность в вещах невидимых. Да, для внешнего глаза это невидимо;
внешний человек видит только человеческое общество: в некотором отношении
привлекательное, в некотором - отталкивающее. В каждом из нас и греховность, и
устремленность к добру борются; разве Павел, великий Павел не говорил о том, что
в нем два закона борются, закон жизни и закон смерти, закон духа и закон плоти
(Рим. 7, 15-25)? - так же и в нас. Но все это мы знаем, знаем опытом, нашей
соединенностью со Христом, действием Святого Духа, Который неизреченно нас учит
молиться и четко, страшно нас учит называть Бога - Отцом нашим (Гал. 4, 6),
потому что мы так едины, хотя бы зачаточно, со Христом Духом Святым. Вот во что
мы верим, вот что мы знаем, вот почему можно жить в Церкви и почему можно не
бояться смерти. Апостолы скрылись в Великую пятницу по страху перед смертью и
страданием, потому что тогда они знали единственно временную жизнь на земле; но
когда Христос воскрес, когда они стали живым телом Христовым (по слову одного из
наших православных богословов: расширением, распространением воплощенности
Христовой через века), тогда им стало не страшно умирать, потому что все, что
можно было у них отнять, это - временную, преходящую жизнь, а они знали в себе
жизнь вечную, которую никто, ничто отнять не может.
И этот опыт приобщенности Богу так ярко иногда выражается у отцов Церкви. Мне
вспоминается один из гимнов святого Симеона Нового Богослова. После причащения
он вернулся в свою келью, малую, ничтожную келью, где стояла деревянная скамья,
служившая ему и скамейкой, и кроватью. Был он уже стареющим человеком; и он
говорит: я с ужасом смотрю на эти старческие руки, на это стареющее, ветшающее
тело, потому что приобщением Святых Тайн это - тело Христа; смотрю с трепетом и
ужасом на эту ничтожную, малую келью - она больше небес, потому что содержит
присутствие Бога, Которого не могут охватить небеса... Вот та Церковь, в которую
мы верим, вот та Церковь, которую мы проповедуем, вот победа наша, победившая
мир (1 Ин. 5, 4).
Мне хочется сказать нечто и о другой стороне Церкви, о нас. Апостол Павел в
свое время говорил: из-за вас имя Божие хулится (Рим. 2, 24). Если бы мы были
теми христианами, которыми мы должны становиться и которыми некоторые святые с
такой славой были! Я сейчас думаю о Симеоне, о котором я говорил, думаю о
Максиме Исповеднике, о Сергии Радонежском, о Серафиме Саровском, которые сияли,
как свет во тьме. Но что же мы за общество? Мы - больное общество, мы больны
смертностью, мы больны грехом, мы больны колебанием между добром и злом; и
вместе с этим мы являемся чудодейственным обществом, благодаря которому, в его
немощи, в его, скажем даже, ничтожестве присутствует вся слава, о которой я
говорил. Мы сами порой гибнем и тонем, как Петр, когда он пошел по волнам и
вместо того, чтобы думать о Христе, подумал о возможной своей смерти в
разбушевавшихся волнах. И вместе с тем через это общество, через наше немощное
присутствие вся эта полнота делается доступной тому миру, в котором мы живем. И
это дивно...
Что же мы может сделать для того, чтобы это больное, немощное, греховное
общество все-таки вырастало в лице каждого из нас и в нашей совокупности в
Церковь, о которой мы говорим верую, - во
Святую Церковь? Вы помните, как
апостол Павел горевал о своей собственной немощи и как он взмолился Богу о том,
чтобы отнята была она от него, и как Спаситель ему ответил: Довольно тебе
благодати Моей: сила Моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 9). В какой, однако,
немощи? Было бы самообманом думать, что как бы я ни был ленив, труслив,
малодушен, как бы ни мало было во мне порыва, все равно Бог надо мной будет
действовать, и кончится все хорошо. Неправда, этого не бывает! Бог взыщет любого
грешника, Бог каждого из нас как бы держит над бездной; но вырасти в полную меру
нашего призвания мы можем только, став, по слову апостола, сотрудниками Божиими,
впрягшись вместе с Ним под одно иго...
О какой же немощи говорит Павел? Я попробую изъяснить вам то, что мне кажется
верным об этой немощи. Есть та греховная немощь, о которой я сейчас бегло
сказал; но есть другая немощь, немощь отдающаяся, немощь, которая дает силе
действовать в себе. Вы, наверное, помните, как когда вы были маленькие, ваша
мать, или отец или кто-нибудь другой вдруг решил вас учить писать. Вы сели, не
зная, что будет, вам вложили в руку карандаш, которым вы не умели пользоваться,
и не знали, чего ожидать; а потом вашу руку взяла мать и стала водить вашей
рукой; и пока вы понятия не имели о том, что должно произойти, пока ваша рука
свободно двигалась в движении материнской руки, линии были такие прекрасные: и
прямые, и округлые, и все было гармонией. В какой-то момент ребенок вдруг
думает: теперь я понял, я буду помогать - и начинает дергать карандашом: вот,
хочу помочь; я вижу, что движение идет кверху - я доведу его до верха,
уклоняется куда-то в сторону - я поведу его в сторону... И получаются каракули.
Вот так человек пишет историю на земле. Если бы только мы отдались в Божию руку
и дали Богу двигать нашей рукой, писать Свою скрижаль таинственную нашей рукой,
но Его движением, не было бы того уродства, которое мы создаем на земле.
И другой пример. Я вам сказал в начале, что был когда-то врачом, в течение
войны был хирургом. Хирург надевает перчатки во время операции, такие тонкие,
такие хрупкие, что ногтем прорвать можно; а вместе с этим потому именно, что они
такие тонкие, такие хрупкие, умная рука в перчатке может чудо совершить. Если
вместо этой перчатки надеть крепкую, толстую перчатку, ничего нельзя сделать,
потому что от этой гибкости, от этой слабости зависит и свобода движения.
И третий пример: что слабее паруса на корабле? - а вместе с этим, парус,
умело направленный, может охватить дыхание ветра и понести тяжелый корабль к
цели. Замените тонкий, хрупкий парус крепкой железной доской - ничего не
случится, кроме того, вероятно, что потонет корабль. Хрупкость и немощь этого
паруса обеспечивает возможность для него охватить это дыхание ветра и понести
корабль. А теперь подумайте: ветер, дыхание бурное, дыхание тихого вечернего
ветра в видении Илии пророка, дыхание Святого Духа - вот чем мы должны быть
наполнены. Мы должны быть так же хрупки, так же отданы, так же свободны, как
детская рука в материнской руке, как легкая перчатка на руке хирурга, как парус,
способный охватить дыхание духа и понести судно, куда должно. Вот где немощь
может стать помощью, а не поражением, вот какой немощи мы должны учиться: этой
отданности или, если предпочитаете, этой прозрачности, согласно слову святого
Григория Паламы, который говорит о нас, что мы все густые, непрозрачные и что
призвание человека - постепенно так очиститься, чтобы стать, как хрусталь,
чистым, чтобы через человека лился Божественный свет беспрепятственно и
благодаря ограненности его светил бы во все стороны и изливался на все твари
вокруг. |