Дорогие братья и сестры!
Тема, которую мне хотелось бы
сегодня обсудить, так или иначе касается каждого человека –
детство – это пора, которую никому из нас не удалось
миновать. Каждый имеет свой опыт детства, свою память
детства, свою радость детства и свою боль. Однако, обыденное
взрослое сознание довольно быстро превращает детство в
навсегда минувший этап жизни. Сознание взрослого человека
сфокусировано на «реальных» насущных проблемах – семья,
работа, заботы, стрессы, кризисы и так далее и тому
подобное. На этом фоне место детства предельно
умаляется и почти исчезает из памяти. И действительно, стоит
ли рассматривать этот крайне короткий период жизни человека
как важную детерминанту взрослого развития? Многие упрекают
психоанализ и другие психологические концепции, апеллирующие
к детству, в том, что они пытаются раздуть это место,
объяснить человека с точки зрения того, что происходило с
ним в давно минувшие детские годы, вместо того, чтобы помочь
ему решать актуальные проблемы его жизни «здесь-и-сейчас». В
этой критике есть доля здравого смысла, поскольку человек не
может быть детерминирован лишь своим прошлым. Однако, никто
из психологов не рискнет утверждать, что определенная
причинная связь с детством всегда присутствует в жизни и
взрослого человека.
Другое дело - что значит
утверждение связи с детством? Является ли это попыткой найти
скрытые причины взрослых проблем в прошлом? Или тоска по
утраченному раю, где еще нет границ между реальностью и
мечтой? Что стоит за словами: «будьте как дети…»? Значит ли
это возвращение к детской наивности, открытости,
целостности? Но где тогда ценность зрелости, мудрости,
полноты, обретаемые личностью в горниле испытаний и
страданий на извилистых путях судьбы? Кто ближе к подлинной
реальности этого Божьего мира – ребенок или взрослый?
Попробуем начать с начала, то
есть с самого детства. Ребенок – существо, открытое,
искреннее, его психика еще не расщеплена на части.
Ребенок предстоит миру и другому человеку во всей полноте
своей внутренней целостности, его отношения с бытием
прозрачны и чисты. Сокрытые в нем потенциальные таланты
ожидают возможности развертки и реализации. Но что же
происходит дальше? В какой точке происходит слом, и за ликом
чистоты и искренности вдруг проступает личина манипулятора,
агрессора, ленивца или лжеца? Почему драгоценности и дары
детства столь часто трансформируются в инфантильность,
эгоцентризм и безответственность взрослого?
Карл Густав Юнг написал в одной
из работ – во взрослом застрял ребенок, вечный
ребенок, нечто все еще становящееся, никогда не
завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе… А Достоевский
вложил в уста великого инквизитора и вовсе страшную фразу,
относящуюся к взрослым людям: жалкие дети, требующие своего
детского счастья, нуждающиеся в том чтобы спасти их от самих
себя!
Мне как психологу, с печалью
приходится констатировать, что именно инфантильные
потребности слишком во многом продолжают определять жизнь
взрослых людей. Эгоцентризм, безответственность,
ненадежность, требовательность к окружающим и
снисходительность к себе, желание превратить мир в средство
для достижения собственных целей и удовольствий. Такое
инфантильное, устремленное лишь на самого себя существование
трудно назвать взрослым, тем более зрелым.
Но как же разобраться с этим
противоречием: с одной стороны человек должен не расплескать
живительную непосредственность детского восприятия, с другой
стороны – преодолеть инфантилизм детства, его беспомощность
перед внешними силами и эгоцентризм? Как не выплеснуть с
водой ребенка?
Вернемся к точке слома.
Вспомним лицо маленького
ребенка - оно излучает свет настоящей жизни. Можно сразу
понять, что чувствует малыш, взглянув на его физиономию.
Преграды между подлинным состоянием и его
проявлением практически нет. Если ребенок радуется, его
лицо освещает улыбка, если грустит, слезы льются из его
глаз, если устал - начнет капризничать, если ему что-то
интересно - его ручки сразу тянутся к предмету его интереса.
Но такая младенческая прозрачность быстро уходит, ведь
ребенок стремительно входит в мир людей и начинается процесс,
как говорят психологи, его социокультурного развития. А это
значит, что между непосредственным состоянием ребенка и
формой его внешнего проявления постепенно формируется целый
мир промежуточных, вспомогательных или - опосредствующих
механизмов. Этот сложный процесс крайне важен для
формирования личности, он собственно и обеспечивает переход
из младенческого, инстинктивного, непосредственного
состояния в мир взрослости, встроенный в систему
человеческих отношений, культурных норм поведения и
сознания.
Однако, этот процесс вхождения
в культуру далеко не всегда бывает лишь позитивным. Причем
опыт показывает, что очень часто наиболее болезненные
негативные воздействия могут идти со стороны самого близкого
окружения. Это может быть и адресованное малышу раздражение,
недовольство, усталость, а могут быть и не связанные с
ребенком напрямую обстоятельства жизни взрослых, которые
влияют на него с неизбежностью. Ссоры, болезни, разводы,
появление брата или сестры и утеря внешнего внимания,
длительное расставание с родителями и так далее и тому
подобное. Все эти обстоятельства субъективно переживаются
маленьким ребенком как боль, страх, тоска, одиночество,
покинутость и так далее. Причем,
надо понимать, что маленькое детское сознание еще
недостаточно развито, чтобы справляться и перерабатывать эти
тяжелые переживания. То, что пустяк для взрослого – тяжелое
горе для малыша. Поэтому ребенок часто этот непереносимый
для него негатив вытесняет, как говорят психологи, в более
глубокие неосознаваемые пласты психики.
Чем сильнее и болезненнее переживание, чем больше оно
подавляется,
тем сильнее оно хочет вырваться наружу, вернуться в
сознание, как то осуществиться, разрядиться. Однако, психика
не случайно подавила, вытеснила, внешне забыла то, с чем
сознание не могло справиться, охраняя себя от невыносимой на
данный момент ситуации. Так создается мощный пласт защитных
преград и механизмов, которые, образно говоря, держат
вытесненные переживания под замком.
Так начинает формироваться
теневая неосознаваемая часть души, которая наследуется и
психикой уже взрослого человека. Отсюда в жизни взрослого
могут появляться и разнообразные эгоцентрические, гневливые,
капризные, неуправляемые формы поведения. Сами по себе они
могут быть достаточно случайными и неотрефлексируемыми.
Беда, однако, если эти бессознательные импульсы не
ограничиваются эпизодами а начинают в значительной степени
определять жизнь и поведение взрослого, не подозревающего,
что его главные мотивы и решения на самом деле продиктованы
отнюдь не взрослыми потребностями. Ясно, что при этом
человек теряет связь с реальностью своей внутренней и
внешней жизни, остается лишь отражение, проекции,
бесконечные кривые зеркала, принимаемые за реальность.
Приведу пример.
Как-то я ехала в поезде, день
был жаркий, все двери в вагоне были открыты, оттого
слышимость была хорошей. В соседнем купе ехали мать и дочь
лет восьми. Мать была крайне раздражена, может быть, она
злилась на дочь, может быть, ее разозлило что-то еще, но
дочь была под рукой, потому ей и досталась вся мощь
материнского раздражения. Она настолько грубо, агрессивно и
зло разговаривала с девочкой, что это привлекло мое
внимание. «Ну что ты расселась!», - остервенело рявкнула
мать. «Я же сказала тебе пять минут назад, чтобы ты
разложила свои вещи. Что ты вылупилась на меня! Совсем
ничего не соображаешь?», - продолжала наскакивать на свою
бедную дочь злобная мамаша. Я не выдержала и встала у окна,
надеясь, что мое присутствие как-то угомонит эту даму и ей
станет неудобно при посторонних орать на бедного ребенка. Но
я увидела поразившую меня картину – милая девочка совершенно
беззаботно сидела на своей полке и рисовала кукол. «Мама, -
голосом-колокольчиком сказала она, - посмотри, тебе
нравится?», - и протянула разъяренной мамаше свой рисунок.
Создавалось такое ощущение, что вопли ее матери были
адресованы не ей, а кому-то другому. Думаю, мама часто так
разговаривала со своей дочкой, и та просто привыкла,
перестала обращать на это внимание. Обычный наблюдатель
скажет: «И прекрасно! Не стоит реагировать на крики матери.
Покричит и успокоится…». Однако любой психолог знает, что
психика девочки была вынуждена просто перестроиться,
адаптироваться к характеру матери, но это вовсе не значит,
что в глубине души ребенок не испытывал боль, страх и
тревогу, порожденные материнским поведением. Любой ребенок
нуждается в образе доброй и любящей мамы, ему необходимо
ощущать пространство своей жизни как безопасное и
принимающее. Оттого все, что разрушает эту идиллическую
картину, вытесняется психикой в глубину бессознательного,
как бы стирается, а на картину реальности накладывается
другая, более приятная и комфортная, позволяющая ребенку не
просто выживать, отбиваясь от агрессии и раздражения матери,
а жить – радоваться, творить, делиться с мамой результатами
своего творчества.
Специально подчеркну еще раз,
что сам по себе механизм вытеснения, защиты нельзя
рассматривать только негативно. Он может играть крайне
важную роль в жизни человека, как маленького так и большого,
ведь бывают периоды, когда эта способность психики
оказывается буквально спасительной. Достаточно вспомнить
ситуацию потери родного человека. Это тяжелейшее переживание
часто сопровождается состоянием ступора, бесчувственности.
Психика защищает человека от невыносимой боли потери
дорогого ему существа, ведь нужно время, чтобы
адаптироваться к произошедшему. Но если этот защитный
механизм, блокирующий связь с реальностью, становится
превалирующим, то в психике, как уже говорилось,
формируется устойчивая малопрозрачная конструкция, заслон,
мешающие увидеть не только реальность внешнего мира, но и
свою собственную глубинную душевную и духовную реальность.
Создается некая запруда, затор, засор, если хотите, между
сознанием и тем глубинным душевным миром, в котором должны
жить и только и могут жить самые прекрасные душевные и
духовные чувства и переживания. В психологии это приводит к
тому, что называется расщеплением или сциндо-синдромом. Во
взрослой жизни мы будем наблюдать последствия этого
расщепления, разрыва сознательных и бессознательных структур
через разрыв интеллекта и чувства, ума и сердца, ценностей и
поведения, духовного и душевного...
Этот разрыв нарушает как целостность внутреннего мира,
контакт человека с самим собой, так и связи с внешним миром,
подменяя реальность бытия бесконечными проекциями, порой
крайне далекими от действительности.
Неудивительно, что все
психотерапевтические школы мира в той или иной степени
обращают на это особое внимание. Задача психолога состоит
тогда в том, чтобы соединить поверхность сознания с
глубинным миром чувств бессознательного, для того, чтобы
преодолеть тот внутренний разрыв, конфликт, который мешает
человеку стать целостным, самим собой,
выйти на собственный путь жизни. Детство при этом играет
особую роль: если оно не осмыслено, не понято и не принято,
то его травмы и коллизии могут стать между человеком и его
взрослым ответственным бытием, между личностью и
реальностью.
Какова же здесь роль родителей,
воспитателей и как избежать или хотя бы минимизировать
опасность негативного процесса расщепления целостности,
могущего начаться в детстве и сохраниться во взрослом
состоянии?
Рассмотрим как это происходит и
как могло бы происходить на примере таких хорошо знакомых
русскому человеку феноменов как обида и вина.
Многие из нас встречали наверное людей, которые непрерывно
обижаются, да еще делают это так, чтобы другие чувствовали
себя перед ними виноватыми. Обратимся к истокам этих чувств.
Один клиент поделился со мной
детским воспоминанием – когда он был маленьким, его мама
создала вокруг него мир, наполненный «виноватыми»
предметами. Когда он задевал ногой стульчик и падал, мама
хватала этот стул и била его, приговаривая: «Плохой
стульчик, обидел нашего мальчика. Накажем его!». «Плохими» и
«виноватыми» оказывались и нож, и вилка, и тарелка, и
подоконник.
Этот хорошо знакомый многим
воспитательный прием я наблюдала и в своем детстве. Нечто
подобное рассказывали мне и многие мои клиенты. Чем чревато
такое «воспитание»? Попробуем описать одну из типичных
ситуаций. Малыш неуклюже бежит за мячиком, на его пути стоит
тот самый злосчастный стул, он видит перед собой только мяч,
и, конечно, цепляется ногой за стул. Падает, разбивает
коленку, испытывает боль, плачет. На его плач приходит мама,
она видит его слезы, его расстройство. Он не обижен на стул,
ему просто больно, но он – совсем маленький ребенок,
и объяснить, дифференцировать свои чувства ему очень трудно.
Задача мамы – немедленно успокоить его, она не хочет, чтобы
он плакал и расстраивался, и она отвлекает его, переключает
внимание на стул, «наказывая» этот невинный предмет. Этот
исконно русский традиционный метод воспитания кажется ей
эффективным и уместным, ведь ее задача - повторяю -
успокоить ребенка. Малыш завороженно смотрит, как мама со
всей силы колотит по стулу, это действительно быстро
отвлечет его от своей коленки и он перестанет плакать. Но
спустя некоторое время он и сам начнет колотить по стулу,
считая именно его виноватым в разбитой ноге. Что происходит
в данной ситуации? Ребенок испытывает боль, он расстроен и
больше ничего. Эта боль хочет быть увиденной, услышанной и
понятой. Однако ее блокируют, предлагая совершенно другое
чувство – обиду! В данном случае происходит не просто
блокирование боли, но и подмена реальности. «Ах вот,
оказывается, как называется то, что я чувствую», - мог бы
сказать нам этот удивленный малыш! Это крошечное по своим
масштабам вытеснение боли не может вызвать никаких серьезных
последствий, однако если представить себе, что боль
значительно больше, и она блокируется значительно чаще, то
сработает именно то, о чем мы говорили раньше.
Рассмотрим этот феномен с
другой стороны, со стороны «вины». Ребенок шалит, если бы он
мог анализировать себя, он бы сказал нам: «я не шалю, я
просто играю». Но с точки зрения взрослого он именно шалит.
Как угомонить его, как заставить слушаться!? Нередко мама
«обижается» на ребенка. Она перестает с ним говорить,
надувается, может молчать целый день, и всем своим видом
показывает, что ребенок должен чувствовать себя виноватым.
Что в результате происходит в сознании малыша. Ребенок пока
еще не знает про такой способ «воспитания», использующий
манипулятивную дубинку, один конец которой называется
«обида», а другой - «вина». Он мыслит другими категориями.
Он чувствует себя брошенным, покинутым, «плохим» - ведь мама
отвернулась от него, она не смотрит ему в глаза, она не
разговаривает с ним, она холодна и безразлична. «Ты не
любишь меня!? Что я должен сделать, чтобы вернуть твою
любовь, ведь без нее мне так плохо!», - вот что чувствует
маленький ребенок. Что же говорит ему мать своим молчанием:
«Ты хочешь вернуть мою любовь!? Пока ты не почувствуешь себя
виноватым, пока не попросишь прощения, я не приму тебя!»
«Если я буду чувствовать себя виноватым и попрошу прощения,
ты вернешь мне твою любовь?», - печально спросил бы малыш,
если бы мог понимать свои чувства. «Да, я опять буду любить
тебя!» - обнадеживает мать.
Одна моя клиента рассказывала
мне о том, как в детстве с ней не разговаривали по три,
четыре дня, пока она не просила прощения. «Я не понимала, в
чем я виновата. Но если я не произносила одну и ту же фразу
- «Простите меня пожалуйста, я больше так не буду!» - со
мной могли не разговаривать неделями! Подобные истории я
слышала от многих людей. Что происходит в этой глубоко
нездоровой ситуации, да к тому же если она повторяется с
завидной регулярностью? Огромный страх ребенка потерять
любовь матери - такой пугающий и нестерпимый –
вытесняется в бессознательное. А на его место приходит
«вина», с помощью которой решается проблема, но настоящее
успокоение не наступает.
И мне, как психологу, не раз
приходилось видеть следующее. Если взрослому человеку
удается осознать, что за его «виной» (в кавычках) или
«обидой», к которым он так привык с детства, на самом деле
скрываются совершенно иные чувства – страх одиночества,
покинутости, боль непонимания, желание близких отношений –
то он обретает значительно более глубокий контакт с самим
собой, поскольку в его мир проекций и искажений входит
реальность. Этот процесс благотворно влияет не только на
самого человека, но и позволяет ему перестать транслировать
подобные деструктивные модели в отношении других людей,
особенно собственных детей. Это порождает совершенно иное
отношение между взрослыми и детьми. Тогда становится
возможным диалог, построенный на взаимопонимании, любви и
уважении.
Владыка Антоний в своих
размышлениях о причащении детей вспоминал о семье известного
русского философа и богослова Лосского.
Лосские были соседями владыки, жили на одной улице, и как-то
владыка застал их дома, когда те собирались идти в храм на
литургию. Он увидел, что Владимир Николаевич и его супруга
поклонились в пояс своим детям, попросив у них прощения.
Он
спросил:
