Прочитанная сегодня притча о талантах – одно из целого ряда пророческих предупреждений и притчевых сказаний Христа о грядущем Суде. Если прочесть 24-ю и 25-ю главы Евангелия от Матфея, откуда и взята сегодняшняя притча, то мы видим, что Спаситель предупреждает нас о трех основных опасностях, которые могут привести нас к суду неготовыми. Первая опасность – это беспечность, вторая – малодушие, а третья – жизнь, недостойная человека нечуткостью и бесчеловечностью.

Беспечность описана Христом в трех притчах: первая – это беспечность благодушная, веселая, беспечность, которую мы считаем естественной. Христос говорит: Бдите, потому что суд, день Господень придет внезапно, как он пришел в дни Ноевы... Тогда люди и пили, и ели, и замуж выходили, и ни о чем не думали большем, чем земля, большем, чем каждодневная их радость жизни, а суд Господень нарастал и в какой-то день разразился гневом и потопом. Будет и позже так: две женщины будут работать у жернова – одна возьмется, другая оставится; два человека будут в поле – один возьмется, другой оставится. Эта беспечность – такая нам обычная, привычная, родная, благодушная, веселая, радующаяся жизни и забывающая, что жизнь не такая плоская, а что она глубокая, бездонная, что она уходит в вечность.

Есть и еще одна беспечность, которую Господь описывает в притче о десяти девах, из которых пять умные, а пять – безумные. Это беспечность сонливая, беспечность, которая не делает ничего, а надеется, что еще успеется: жить еще успеется, любить еще успеется, исправиться еще успеется. Не придет же Бог во время ночной стражи – можно еще подремать, помечтать и когда-нибудь опомниться, когда придут какие-то предвестники суда... А суд приходит в ночи, потому что спящему всякий час – ночь, и застигает врасплох.

Вот беспечность веселая, добродушная, как будто и не злая; беспечность безответственная, злонамеренная, жадная, злая; и беспечность опять-таки страшно нам обычная: завтра все успеется, а сегодня помечтаем... Это первая группа предупреждений Господних.

А дальше – притча о талантах. Господь дает каждому дарование в меру его сил и призывает принести плод такой же богатый, как богаты сами дарования. И часто мы ничего с этими дарованиями не делаем: нам дается ум – но этот ум мы не обогащаем ничем; нам дается чуткое сердце – но это сердце остается только как возможность чуткости, а на деле дремлет в себялюбии, коснеет; дается нам воля, порой сильная, которая остается бесплодно-бесцельной. Много нам дается, что мы храним в том виде, как Бог дал, а плода – никакого. Почему?

Не всегда по беспечности, а порой потому, что нами овладело малодушие, трусливость. Нам кажется, что – и так оно и есть – чтобы чего-то достичь, надо всем рискнуть: покоем, обеспеченностью, отношениями, жизнью – всем или хотя бы чем-нибудь; и мы думаем: нет, верну я Господу то, что Он мне дал, но рискнуть потерять себя и ответить перед Богом – нет... А когда суд приходит, оказывается, что когда-то нам данное нашим никогда не было, а все время оставалось Господним. И Господь часто вернет это Себе и отдаст тому, кто был готов рисковать жизнью, и покоем, обеспеченностью, и всем телом и душой, чтобы принести плод, чтобы не быть заживо мертвым, но быть живым и животворящим. Вот – малодушие.

И, наконец, притча, которую мы читаем перед самым Постом, об овцах и козлищах, о последнем суде. О чем этот суд? Не о том, что мы не имели каких-то великих откровений, а о том, что мы не были просто людьми, не могли сердцем человеческим, плотяным, живым отозваться на нужды, на горе, на боль, на опасность другого человека. Кто не может быть человеком на земле, тот не может быть человеком и на Небе; кто в малом не может быть человеком, тот никогда не вырастет в меру Человека Иисуса Христа.

В этом предупреждение Господне о суде: суд не в том, что он придет и это страшно будет, а в том, что он придет и будет так жалко и так больно, что мы прожили всю жизнь, так и не став человеком: по трусости, сонливости, себялюбивой злобе или просто забывчивой беспечности. Суд в том, что мы иногда проживем всю жизнь, не заметив, что она глубока, просторна, что жизнь ключом бьет из глубин Божиих и уносит нас в эти глубины.

Вдумаемся в эти разные образы, опомнимся и станем жить не узкой, бедной жизнью, которая вся заключена в тебе самом, а той просторной, глубокой, мощной жизнью, которая покоится на Боге, которая из Него получает источник безграничной силы и которая нас уносит в вечность, где все имеет свое место, где все получает величие, потому что человек может себя перерасти и стать Богочеловеком по подобию Иисуса Христа, благодатью Святого Духа, любовью Господней. Аминь.

Хананеянка, которая приступила ко Христу, моля Его исцелить ее беснующуюся дочь, – язычница; и в то время евреи, единственные, кто верил в Единого Бога, не общались с язычниками, сторонились, чуждались их. И вот эта женщина подходит ко Христу; это уже говорит о том, что она в Нем увидела нечто, чего она не видела в других, что она учуяла нечто в Нем: чутьем, сердцем уловила что-то, что внушило ей доверие и сняло с нее страх, что она будет прогнана.

И она обратилась к Нему со словами; которые мы находим также в Евангелии от Марка на устах слепого Вартимея: Иисус, сын Давида!.. Это уже – исповедание веры; конечно, не во Христа как в Сына Божия, но во Христа как рожденного от царственной ветви Давида, из которой должен родиться Спаситель мира: Иисус, сын Давида, помилуй мою дочь! Она беснуется...

А Христос идет Своим путем, молча, не отзываясь на ее крик. И ученики обращаются к Нему: Отпусти ее – она же за нами идет, как бы преследуя нас этим криком надежды и отчаяния... “Отпусти ее” не значит “прогони”; это значит: неужели Ты не пожалеешь? Она же тоже человек – или нет? Или нам чуждаться таковых? Разве человеческое горе в язычниках не так же страшно, мучительно, как и в нас? Отпусти ее как бы с миром...

И Христос говорит: Я не послан ко всем; Я послан к погибшим овцам израильского дома... Хананеянка же отвечает: Господи! Помоги... Она не отвечает на Его замечание, что Он не к ней послан; она просто верит, что Он ее пожалеет; она не спорит; она не утверждает: Как же так – я тоже человек! – нет, она просто верит... И Христос испытывает ее веру еще раз; Он эту веру, конечно, знал; и хананеянка, верно, знала Его прозрение; но ученикам, вероятно, надо было измерить глубину веры, на которую способен язычник. Он ей говорит: Нехорошо отнять хлеб от детей и отдать псам... Эти слова кажутся такими жестокими, беспощадными; мне кажется, что их можно понять, если представить себе Спасителя, опустившего Свой взор – внимательный, вдумчивый, сострадательный взор – к поднятым глазам этой женщины; она слышала эти слова – как она слышала и другие жесткие слова, – но она слышала их и одновременно видела лик Божественной Любви, обращенный к ней. И она отвечает как бы с улыбкой: Да нет, Господи! Ведь и собаки питаются от крупиц, которые падают со стола их хозяев... Это можно сказать только из глубины веры и из сознания, что жесткие слова не исходят из черствого сердца.

И Спаситель тут, как в других случаях, на веру отзывается любовью и Своей властью целить, миловать и спасать: О, жено! Велия вера твоя! Буди тебе, якоже хощеши! – и исцеле дщи ея от того часа... Здесь мы видим еще и еще раз, что нет предела, нет границ Божию состраданию, что Он не делит людей на верующих и неверующих, на своих и чужих; для Него чужих нет – все свои; но вместе с этим Он и ожидает и требует от нас не легковерия, а истинной веры, подвига веры, готовности довериться Богу, но готовности пробиться к Богу, криком, мольбой, верой. И этому мы должны научиться от хананеянки. Аминь.