Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Бояться Бога это не значит страшиться Его; страшатся рабы, страшатся люди подъяремные, боятся оскорбить своего властелина те, которым страшно от него получить наказание, и те, которые боятся лишиться награды. Но не таков сыновний, дочерний страх; мы знаем этот страх по нашему человеческому опыту; как нам страшно бывает огорчить человека, который нам дорог; с каким трепетом мы думаем о том, что самый любимый нами человек может нами быть ранен — словом, взглядом, поступком; нам страшно даже того, что мысль наша не та его коснулась; любимый для нас человек — святыня, и боимся мы, как бы эту святыню не осквернить, этого человека не унизить.

И таков должен быть наш страх по отношению к Богу. Мы должны бы Его знать, знать так близко, так коротко, как мы знаем родного, и более чем родного человека, — потому что родной человек нам в какой-то мере остается чужим, он вне нас; Бога же мы познаём в какой-то тайне взаимного проникновения. Апостол Павел нам говорит что Святой Дух в нашем собственном сердце стонет с нами и в нашем же собственном сердце произносит слова молитвы, которую мы потом сами, свободно, можем вознести к Богу. Знаем мы Бога, потому что Он более глубоко в нас внедрен, чем самая жизнь наша. Он жизнь нашей жизни, Он огонь, тепло, свет в нас самих. Как Он нам близок! И потому апостол Павел и может говорить о том, что мы не смеем, не должны, он умоляет нам о том, чтобы мы не огорчали Духа Божия, живущего в нас. Да, это страх, которому мы должны научиться, это трепет, который нас охватывает, когда мы общаемся глубоко-глубоко с самым близким нам другом, с самым близким нам человеком.

И Церковь, т.е. совокупность всех тех людей, которые так знают Бога, для которых Бог стал свой, родной, отец, а Христос, как говорится в сегодняшнем Евангелии, брат для нас, Церковь, которая является совокупностью всех этих людей, — она должна была бы быть полна такого света, такого трепета, и не только перед Богом, но перед всяким человеком. Ведь Господь Бог наш Иисус Христос стал человеком с тем, чтобы войти в область смерти, в которой мы живем; Он прожил нашей жизнью и умер страшной смертью по любви к каждому из нас, и не только из нас, здесь собравшихся, а нас, людей; Он не пришел праведников спасать, Он пришел взыскать и спасти погибшего.

А взыскать это не значит ждать, чтобы погибший нашел дорогу к Нему, взыскать это значит оставить собственное место покоя, это значит пуститься в далекий, иногда опасный путь для того, чтобы найти потерянного. Вспомните притчу о пастухе, который оставляет девяносто девять овец, которые в сохранности, потому что одна овца потерялась в пригорках; девяносто девять овец он не забывает, но он знает, что они уже в верном месте, а вот та овца, которая отбилась — ту надо найти, надо найти спешно, надо и утешить о том, что она потерялась, надо согреть ее, потому что мир вокруг нее был холоден и жесток, надо привести в то место, где и она найдет радость, любовь, ласку. Нам кажется часто, что Церковь — это мы, православные люди, уже уверовавшие во Христа, собирающиеся в Его имя в Его храмах. Да, это правда; но кто-то из западных духовных писателей говорит, что христианин — это человек, кому Бог поручил заботу о всех людях, о тех погибших овцах, о тех потерянных, растерянных, которых здесь нет, — и к ним должна простираться наша любовь и наша забота. О них нам надо раньше всего молиться; но не так молиться, как молился фарисей, стоя в храме, зная, что он “по праву” стоит в этом храме, благодаря Бога о том, что он такой праведный, что он Бога знает, что он соблюдает посты, что он знает все правила молитвы, что он чист… Молиться надо о потерянных и пропавших, как молится человек, когда собственный сын или дочь пропали без вести, когда отец или мать пропали без вести, так что сердце не находит себе покоя. Болит, болит душа; не может утешиться человек о том, что самый дорогой — жених, невеста — исчезли, и никто не знает, куда унесла их горькая судьба. Так надо думать о тех, которых нет среди нас, такой любовью, такой жалостью, таким состраданием, такой молитвой.

И вот бывает — и это бывает так страшно видеть, и еще страшнее, когда вдруг обнаружишь, что сам ты в этом виноват: вошел в храм человек, и вдруг все вокруг него ему дают почувствовать, что он лишний и чужой, нет ему места. Он не так одет, он не так держится, он не знает, как креститься, он не пришел так, как надо было прийти... Он пришел, может быть, первый раз в жизни, пришел в поисках Бога, а вместо Бога находит фарисейское общество людей, которые знают всё обо всем; одного только не знают: любви; одно только забыли: сострадание; одного только не помнят: что Христос пришел в мир грешных спасти, а не праведных; что Его и при жизни на земле упрекали в том, что Он ест с мытарями, общается с людьми, от которых делается стыдно приличным людям... И все мы, православные христиане — увы! — себя чувствуем “приличными” людьми...

Мне вспоминается, как раз я вошел в храм — не православный, но это могло бы случиться с каждым, со всеми нами — и увидел надпись: “Вход запрещен нищим”. Это был храм, где собирались люди, для которых нищие были лишние, лишние немытые, лишние бедные, лишние во всех отношениях, — не было им там места. Я помню старика нищего, который подошел к священнику и сказал: Скажите, а где Хозяин? Вы меня сюда не пускаете, а ваш-то Хозяин с нами ел и пил, и пришел нас спасать — не вас, мытых... И мы все “мытые”, мы все праведные, чистые мы всё знаем о том, как в Церкви поступать, — а вот приди чужой человек: разве мы первым взором вглядываемся в его душу? Разве первое наше движение — это: Ты нам брат, ты нам сестра, иди, иди сюда! Тебе, может быть, некуда уйти, у тебя, может быть, нет друзей, тебя, может быть, никто не любит, ты может быть, потерял уважение к себе, ты, может быть, заслужил презрение от всех; иди к нам, здесь никого не презирают, потому что мы все грешники перед Богом, а Бог наш — О ЧУДО! — Бог наш такой, что Он открывает Свои объятия грешнику, зовет грешника, никого не отталкивает, моет ноги Своим ученикам... Подумайте об этом.

Есть место в Евангелии от Иоанна, в девятой главе, где рассказывается о том, как Христос исцелил слепорожденного; и в конце рассказа Христос обретает этого человека в храме и его спрашивает: Веришь ли ты в Сына Божия?.. Прозревший слепой Ему отвечает: А кто же Он, чтобы я веровал в Него?.. И Христос ему говорит: Ты Его видишь, Он говорит с тобой... Слова обычные для нас: мы все зрячие, мы все всё время что-то видим, — друг друга видим, здания видим, небо видим, всё видим, за исключением, часто, человеческого горя, на которое мы закрываем глаза. Но для того человека эти слова должны были быть потрясающие; он ведь никогда, никогда за всю свою жизнь не видел никого и ничего; и когда Христос чудом открыл его глаза, что он первое увидел, на чем остановился его взор? — на лике Христа. Первое, что он увидел, это Бога своего, ставшего человеком с тем, чтобы его, его спасти. Первое, что он увидел, это глубоко глядящие ему в душу глаза Божественной любви. Это первое, что ему открылось.

И вот, приходят люди — к нам в храм, в православные храмы, и в России, и вне ее. У них начинают открываться глаза на что-то; они были сначала ослеплены, ослеплены видимым миром, всем тем, что бросается в глаза, что требует нашего внимания, и в какой-то момент вдруг почему-то человек почувствовал, что этого мало, что есть в жизни, в мире невидимая глубина, и он стал ее искать, и он вошел в храм. И вот поставьте себе вопрос: когда он прошел через врата храма и ВЫ на него посмотрели — что он увидел? Увидел ли он лик Христов, глаза сострадательной любви, остановившийся на нем взор такой зрячей любви, которая может перевернуть жизнь надеждой и уверенностью, что есть любовь, что есть Царство Божие? — увы, едва ли... Встретил он, вероятно, любопытный, холодный взор, который его измерил, оценил, взвесил: свой аль не свой, или еще какой... Какой это ужас, какой это ужас!..

Те из нас, которые пришли к вере от неверия, от безбожия — неужели не могут вспомнить о том, как они первый раз пришли в храм, не зная, что они встретят? Они не были уверены, что Бога встретят в храме, только чуяла душа, что, может быть, там что-то есть… И как они могли бы — мы могли бы — обжечься о холодный, жгучий человеческий взор, который посмотрит и скажет: тебе тут места нет, ты не знаешь даже, как креститься, ты не так одет, ты смотришь вокруг вместо того, чтобы вперить свой взор в направлении иконостаса, и т. д. — стану ли описывать то, что происходит всё время, и от чего люди уходят искать в другое место то, что они должны были найти в нашей среде...

 1974, Москва.

Предыдущая глава  | СОДЕРЖАНИЕ | Следующая глава

/