Потом Иисус вошел в Иерихон и проходил через него. И вот, некто, именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый, искал видеть Иисуса, кто Он, но не мог за народом, потому что мал был ростом, и, забежав вперед, влез на смоковницу, чтобы увидеть Ею, потому что Ему надлежало проходить мимо нее. Иисус, когда пришел на это место, взглянув, увидел его и сказал ему: Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме. И он поспешно сошел и принял Ею с радостью. И все, видя то, начали роптать и говорили, что Он зашел к грешному человеку; Закхей же, став, сказал Господу: Господи! Половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздал вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Лк. 19, 1-10).

      Я хотел бы выделить в истории с Закхеем три момента, особо подчеркнув один.

      Закхей страстно желает увидеть Христа. Подобное стремление со стороны мытаря свидетельствует: несмотря на то, что по закону Божию его жизнь недостойна, что она недостойна его как человека, Закхей сохранил в глубине души чуткость к истине, красоте, человеческому измерению вещей, а потому он способен встретиться с Богом, с Его измерением. В своем страстном желании увидеть Христа лицом к лицу он сталкивается с двумя трудностями: он мал ростом и потому ему надо найти какой-то способ привлечь взгляд Господа, а это может выставить его на посмешище. Он мал ростом - ему придется влезть на дерево.

      Разве все мы не малые люди, затертые толпой и лишенные возможности видеть? Не приходится ли каждому из нас время от времени взбираться на несвойственную ему высоту: мы перерастаем себя, хотя остаемся такими же малыми и нищими) какими были? И разве не рискуем мы стать предметом удивления и насмешек в тех случаях, когда пытаемся стад выше, чем есть на самом деле, чтобы оказаться лицом к лицу с Богом? Больше всего в нашем поиске Бога нам мешает боязнь быть осмеянными. Наша гордость, упрямство, стремление к самоутверждению выстоят против резкой критики и прямых нападок, выдержат неприязнь и отвержение. Но перенести насмешку чрезвычайно трудно. Этой главной проблемы я и хочу коснуться.

      Но сначала позвольте мне отметить третий момент в истории Закхея. Когда Христос входит в дом Закхея, Его встречают там с почтением и радостью, Благоговение перед Богом, радость о Его присутствии ясно проявляется в жизни Закхея истинностью его обращения, раскаянием на деле, metanoia, та означает совершенно новое направление жизни. Благодаря тому, что он встретил Бога и эта встреча пробудила в нем жизнь и радость, благодаря тому, что его изуродованная душа распрямилась в полную меру его человечества, до глубины примирилась с Богом, Закхей отвергает свое прошлое. Он готов выправить всю неправду; актом доверия к Богу, актом веры он стремится начать новую жизнь, свободную от прошлого. Все это признает Христос, когда говорит: и он сын Авраама, то есть он принадлежит к роду тех, кто способен верить, - не легковерно, а с полной самоотдачей. Вот почему ныне пришло спасение даму сему.

      Но вся ситуация зависит от одного обстоятельства, которое могло бы сломить намерение Закхея, - это смех толпы. Отцы Церкви настойчиво говорят нам, что очень часто начать новую жизнь мешают нам не притягательность зла, с которым мы свыклись, и не противодействие, с которым мы можем столкнуться, а страх быть осмеянным. Я хочу развить этот момент. Я -тюремный священник; помню, один заключенный сказал мне: "Вы не представляете, какая это удача - быть пойманным и выставленным на позор, когда собираешься начать новую жизнь. Сколько раз я пытался бросить воровство и всякий раз отступал из-за насмешек приятелей. "Что, - говорили они, - решил остепениться? Готов продать свою свободу - свободу человека, который выступает в одиночку против этого гнилого общества?" Как только этот человек попался и угодил в тюрьму, он вышел из-под влияния своих друзей и почувствовал, что может начать все с начала. Прежде, стоило ему попытаться перемениться, честные люди, которые не знали, что он вор, задавались вопросом: "Что с ним? Он меняется, а раз так, значит, что-то было в нем неладно". В вечном страхе, что его вот-вот раскроют, боясь, что его дурное нутро обнаружится именно потому, что забрезжило доброе начало, он был рад, что его наконец разоблачили: он чувство вал, что теперь ничто ему не мешает меняться; скрывать больше нечего, и он может стать новым человеком.

      Как часто страх перед мнением других людей мешает нам измениться, даже тогда, когда мы вполне готовы к перемене, готовы сделать первый шаг, потому что этот шаг сразу выдаст наше прошлое. И гораздо сильнее, чем самое строгое порицание, нас пугает насмешка.

      Представьте себе такую сцену. Богатый человек, вроде нынешнего управляющего банком, с солидным положением в маленьком городке, хочет видеть Христа. Он протискивается сквозь толпу; такой коротышка, как он, уже представляет довольно забавное зрелище. И он влезает на дерево. Можете представить себе, чтобы управляющий местным банком вскарабкался на дерево на центральной площади городу чтобы увидеть бродячего проповедника? Конечно, в его адрес понеслись насмешки, язвительные замечания, свист. Вероятно, это было самое большое испытание веры Закхея. Стать учеником Христа, быть и" за этого отвергнутым друзьями и семьей, безусловно, акт высокого мужества, но чтобы он, местная знаменитость, словно уличный мальчишка, забрался на дерево - это нечто совсем иное и гораздо более трудное. Разве не опасения, что первый же шаг выставит нас в смешном виде, так часто мешает нам следовать за Христом? "Где же твое свободомыслие, что ты вдруг решил отступить перед устаревшими идеями? Ты - тот, кто утверждал, что имеешь право поступать, как тебе вздумается, кто бросил вызов Богу? И - на тебе, вдруг стал Его рабом? Ты никогда не страшился человеческой молвы, что же ты испугался и готов покориться закону?" Не слышится ли в этих словах реакция наших друзей на наше обращение?

      Существуют только два способа преодолеть тщеславие, эту зависимость от общественного мнения: либо гордость, либо смирение. Третьего пути нет. Тщеславие сделало Закхея мелким человеком, оно и нас делает мелкими перед Богом и людьми. Тщеславие имеет две отрицательные черты: с одной стороны, тщеславный человек полностью попадает в рабскую зависимость от чужих оценок. Совесть его замолкает перед голосом толпы, Божие суждение исключается. Бог незримо, ненавязчиво стоит вдалеке, а толпа крикливо и самонадеянно требует подчинения, соответствия общепринятым меркам. Зависимость от общественного мнения сводит на нет совесть и Божие суждение. С другой стороны, самое унизительное в тщеславии то, что людей, от мнения которых мы зависим, мы даже не уважаем. Чернь, одобрения которой мы так горячо ищем, которой мы так боимся, мнения которой опасаемся, это далеко не собор святых Божиих. В ее среде нет даже просто людей, способных произнести справедливое суждение или отстаивать истинные ценности. Мы подчас с презрением слушаем их толки о других людях и все же страшимся их приговора. Вспомните, сколько мы делаем в жизни, оглядываясь на "свет", беспокоясь, хорошо или плохо о нас подумают. Если бы мы хоть на мгновение задумались, мы бы увидели, что тех самых людей, чье одобрение или осуждение нас так волнует, мы вовсе не считаем рассудительными. И, однако, мы дрожим под их испытующим взором и ищем одобрения, которое столь поверхностно и мелочно. И выходит, что все мы идем путями жизни с протянутой рукой, клянча, словно жалкий грош, одобрительную улыбку или взгляд. Я сейчас описал людей, от которых мы ожидаем милостыни; но какова она и каким путем мы ее получаем? Не тем ли, что соглашаемся жить притворством в искаженном мире, где иллюзорность подменила реальность?

      Тщеславие не только лишает истинного содержания то, чем мы обладаем; оно отнимает у нас и то, что мы действительно имеем. Есть рассказ из жизни отцов пустыни об одном монахе, который жил в большом монастыре и, как говорит его жизнеописатель, суровым подвигом и с помощью Божией стяжал девять добродетелей. Однако в своей ревности о большем совершенстве он стремился приобрести и десятую добродетель, но, несмотря на все усилия, ему это не удавалось. Вместо того, чтобы испытать, что влечет его добиваться большего, и нет ли в нем какой-то слабости, которая стоит препятствием на его пути, он решил оставить свой монастырь, где, как ему казалось, условия не способствовали его стремлениям, Как только он вышел из кельи с намерением никогда более туда не возвращаться, то небольшое смирение, которое он приобрел, покинуло его, и тщеславие охватило его душу. Он побывал в девяти монастырях, но уходил из каждого, считая, что пребывание тем не помогает ему стать святым. Но каждый раз, покидая очередную обитель, он выходил оттуда беднее, чем был при вступлении в нее. Сначала он утратил терпение, затем бдение, затем воздержание, дальше послушание, самообладание, кротость и так далее; тщеславие его все росло, гордыня все более охватывала его, а с ней - вспыльчивость, гневливость, расслабление, своеволие и самонадеянность, ожесточение сердца. И когда он обошел девять монастырей, от его первоначальных добродетелей ничего не осталось: незначительная сперва примесь тщеславия и гордости совершенно вытеснила все добродетели.

      Тщеславие разрушительно еще тем, что ему свойственно обольщаться обманчивой видимостью. Христос испытывает сердце человека, Он отметает подчас вполне убедительную очевидность, проникает вглубь видимого. Понять это помогут два примера. Когда после своего воскресения Христос встретил Петра на берегу Тивериадского озера, Он не стал укорять его за отступничество и не потребовал подробной исповеди. Он задал Петру прямой вопрос: Любишь ли ты Меня больше, нежели они?.. Будь Петр внимательнее, его бы озадачили три последние слова: больше, нежели они. Возможно, он вспомнил бы слова Христа: У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а - другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?.. Ведь он сам ответил: Думаю, тот, которому более простил... Если бы он немного подумал, он, наверное, как блудный сын, пришел бы в себя; но Петр нетерпелив, горяч и непосредственен и действует прежде, чем дать себе время подумать. Он отвечает от всего сердца: Ты знаешь, что я люблю Тебя... Любишь ли ты Меня? - вновь спрашивает Христос. Так, Господи, - отвечает Петр. Любишь ли ты Меня? - в третий раз вопрошает Господь. И внезапно Петр понимает! Он уже слышал подобный троекратный вопрос во дворе первосвященника, в ночь, когда Христос был предан; трижды его спрашивали, и трижды он отрекся от Христа. Слова Христовы "больше, нежели они" звучат грозно: кто теперь поверит, что Петр любит Его? Они сулят осуждение, а не надежду. И отчаянно понимая, что вся очевидность свидетельствует против него, надеясь вопреки всякой надежде, Петр восклицает: Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя!.. И Христос - Бог, Который, безусловно, знает сердце человеческое - знает, что Петр любит Его. Он отметает всякую очевидность и обращается к сокровенному сердца человеку: "Иди за Мной".

      Подобным же образом Христос верит женщине, взятой в прелюбодеянии. Он не нарушает закон, но прозревает сквозь очевидность. Бывши блудницей, она заслуживала побиения камнями; теперь эта женщин способна войти в Жизнь вечную. Она более не грешница, застигнутая на месте преступления; теперь она знает то, чего не знала и не понимала раньше: что грех - то же самое, что смерть. Если только ей будет дарована жизнь, она никогда не забудет этой страшной истины: что грех убивает. Женщина, совершившая прелюбодеяние, умерла в ней. Та, что с ужасом ожидает побиения камнями, совсем другая. Вот эту другую, свободную и воскресшую, Христос и отпускает в новизну жизни. Он увидел ее сердце, обратился к ее глубинному "я", и очевидность превзойдена не жалостью, а большей истиной.

      Как я уже сказал, существует только два пути для преодоления чувства рабской зависимости от чужого мнения: либо гордыня, либо смирение. Смирение может принять форму равнодушия и к хуле, и к похвалам от людей, предстояния лишь перед судом Божиим и собственной совестью. 06 этом говорится в рассказе о монахе, который хотел узнать, как следует отзываться на похвалу и порицание. Духовный отец велел ему отправиться на кладбище и хулить мертвецов. Тот так и сделал, а когда вернулся, наставник спросил, как вели себя покойники. "Никак, - ответил монах, - они хранили молчание". - "Ступай теперь и превозноси их",- велел старец. А когда ученик сообщил, что кладбище осталось безмолвно, как и прежде, старец сказал: "Поступай, как мертвецы. Человеческое суждение больше не задевает их, потому что отныне они пребывают перед очами Божиими".

      Есть и такая форма смирения, которая является плодом погубленных тщеславием подвигов. Ее иллюстрируют заключение истории монаха с девятью добродетелями. Лишившись всего, чем обладал, он пришел в один монастырь, пав духом и оплакивая все случившееся. По внимательном испытании своей души, он решил отныне уповать только на Господа. Подробно исповедавшись Богу, он записал все проявления тщеславия и гордыни, которые привели его в столь плачевное состояние, и спрятал листок в пояс, Он остался в монастыре, и когда искушения нападали на него, доставал листок и, прочитав его, укреплялся против дьявола. Братия поражались его мирному устроению; никакие ссоры, волнения и неурядицы не могли нарушить его невозмутимость. Тогда они заметили, что всякий раз, как на него нападают внешние или внутренние искушения, он достает из пояса бумагу и тут же обретает покой и крепость. "Он, наверное, колдун, - говорили братия, и носит в поясе обаяние". Они пожаловались настоятелю и просили изгнать его из обители; но тот решил выяснить, что это за бумага, и ночью, пока монах спал, вытащил и прочел его записку. Утром он сказал братии, что сейчас прочтет ее вслух. Монах, испугавшись, что братия расценит как добродетель осознание им былых прегрешений, умолял настоятеля хранить молчание. Настоятель же, понимая, сколь многому это может научить монахов, велел читать. Услышав написанное, братия поклонились до земли и сказали: "Прости нас, брат, ибо мы согрешили против тебя". Если уж мы прислушиваемся к голосу окружающих, то это следует делать лишь ради того, чтобы услышать голос Божий. Смирение - одна из самых мужественных евангельских добродетелей, мы же умудрились превратить его в жалкое свойство раба. Мало кто хотел бы быть смиренным, потому что смирение представляется людям отвержением человеческого достоинства. То же относится к послушанию: мы хвалим ребенка за послушание, тогда как на самом деле он проявляет покорность и лишен собственной воли; мы очень редко интересуемся, что же у него на сердце, и слишком легко принимаем блеющую овцу за овцу стада Христова. Прослыть смиренным, послушным, кротким воспринимается чуть ли не как оскорбление. Мы больше не видим высоту и силу этого состояния.

      Карикатура на смирение, которую мы знаем по опыту или сами являем собой, состоит в том, чтобы в ответ на похвалу лицемерно утверждать, что мы ее не заслуживаем; когда же нас не замечают, мы привлекаем к себе внимание, настойчиво твердя, что мы не в счет и о нас не стоит беспокоиться. Истинное смирение рождается от видения Божией святости, мы же часто пытаемся заставить себя почувствовать смирение, искусственно умаляя себя. Помню, в одном из московских храмов я видел икону: на престоле изображен Господь в полный рост, а у Его ног распростерты две крошечные, размером с мышь, человеческие фигурки. Если вы были воспитаны в христианском "благочестии", вы увидите в этом лишь разницу в пропорциях между Богом и человеком. Но если вам неведом этот язык, если вы просто пришли извне и увидели эту икону, вы скажете: "Ну нет, это не для меня. Я человек, а не мышонок, и не намерен ползать у ног этого Бога, восседающего на троне. Я хочу стоять перед Ним в рост, я не чувствую себя таким ничтожным, я свободный человек". Если вы читали Священное Писание, вам ясно, что вы правы и что именно Христос Бог показал человеку его величие и Сам утвердил его достоинство, сделавшись Сыном Человеческим. Если мы хотим узнать, что такое человек, мы должны взглянуть на Христа, Каким Он предстает в Евангелиях, на Христа в Гефсимании, на Кресте, Христа Воскресшего, на Сына Человеческого, сидящего одесную Славы Отчей. Нам незачем умалять себя, делаться ничтожными, дабы возвеличить Бога. Бог запрещает нам это. А если мы так поступаем, то достигаем не смирения, а унижения, которое не дает нам жить достойно Царства Божиего и нашего человеческого призвания. Как можем мы в одно и то же время пасть ниц к ногам Божиим и стать причастниками Божеского естества? Как можем мы простираться перед образом Божиим - и говорить: "Я живой член этого Тела, Глава которого - Сам Бог во Христе"? Как можем мы сжаться у ног Божиих, когда знаем, что мы - храм Духа Святого, место Его присутствия? Можем ли мы смотреть на себя как на что-то мелкое и незначительное перед Богом и, однако, говорить вместе со святым Иринеем Лионским, что в Единородном Сыне мы призваны Духом Святым быть единородным сыном, "всецелым Христом", totus Christus, и что слава Божия - это человек, полностью осуществленный?

      Таким образом, смирение вовсе не заключается в постоянном усилии принизить себя и отвергнут человеческое достоинство, которым Бог наделил нас, которого Он требует от нас, потому что мы Ему цеп, а не рабы. Как видно на примерах святых, смирение не рождается в них единственно из осознания греховности, потому что и грешник может принести Богу сокрушенное, кающееся сердце, а одного слова прощения достаточно, чтобы изгладить все зло, прошлое и настоящее. Смирение святых происходит из видения славы, величия и красоты Божией, смирение рождается даже не по контрасту, а из сознания, что Бог настолько свят, из откровения такой совершенной красоты, такой поразительной любви, что единственное, что остается сделать в Его присутствии - это пасть перед Ним в благоговении, радости и изумлении, Когда святую Терезу охватило яркое переживание всепоглощающей любви Божией к нам, она пала на колени со слезами радости и изумления; поднялась она уже новым человеком; видение любви Божией оставило ее в "сознании неоплатного долга". Вот подлинное смирение - а не уничижение.

      Не испытываем ли мы чувства глубокого смирения, когда кто-то любит нас - что всегда бывает незаслуженно? Мы ведь знаем, что любовь нельзя заслужить, купить, добиться силой, - мы получаем ее, как дар, как чудо. В этом начало смирения. "Бог любит нас даром", - говорит святитель Тихон Задонский.

      Смирение - это такое положение, когда человек стоит перед лицом Бога, Который его видит, и перед лицом человека, который этого и не замечает; смирение совершенно естественно ищет самого низкого положения, как вода сама уходит в глубины. Смирение означает полную открытость Богу, отдачу себя в Его волю, готовность все принять от Него - из его рук или через посредство других людей, без громких слов о своем ничтожестве, потому что смирение - не самоуничижение, а просто предстояние Богу в изумлении, радости и благодарности.

      Это единственный способ освободиться от страха общественного мнения, от рабской зависимости, которая не дает нам найти в себе мужество и изыскать возможность перемениться, поскольку мы выбрали критерием поведения человеческие ценности. Как только мы освобождаемся от этого, мы остаемся наедине с совестью, где ясно звучит голос Бога, провозглашающий суд Божий, дарующий нам силу начать жить в полную меру и свободно. Мы знаем, что это нам доступно, потому что бывают моменты, когда каждый из нас вдруг перестает зависеть от общественного мнения, - моменты глубочайшего опыта, когда мы становимся подлинными, вырастаем в полную меру своего человечества. Мелочность тогда спадет с нас, словно шелуха, и развеивается. Когда нас охватывает большое счастье или когда горе пронзает наше сердце, когда мы полностью захвачены каким-нибудь внутренним переживанием, мы забываем - хотя бы на одно мгновение - о том, что могут о нас подумать люди. Когда мы узнаем о смерти близкого нам человека и охвачены скорбью, нам безразлично, одобряют ли нас окружающие. Когда после долгого отсутствия мы встречаем того, кого любим, мы, не задумываясь, бросаемся в его объятия, нимало не беспокоясь, что толпа сочтет наше поведение нелепым.

      Все это оказалось возможным для Закхея, потому что он отбросил в сторону всякие человеческие соображения и решился увидеть, и эта решимость позволила ему приблизиться к Богу, пережить опыт откровения Живого Бога. Вот уже тысячелетия каждая человеческая душа ищет этого Бога, Которого встретил Закхей, Живого Бога, столь отличного от застывших образов, какие предлагают всевозможные, сменяющие друг друга религии. В IV веке святой Григорий Богослов сказал, что если бы мы собрали из Священного Писания, из Предания и опыта Церкви все, что человек смог узнать о Боге, и создали бы из всего этого стройный образ, как бы прекрасен ни был этот образ, мы создали бы идола. Потому что как только мы создаем образ Божий и говорим: "Смотрите, вот Бог", мы сразу подменяем нашего динамичного, Живого, неизмеримо глубокого Бога чем-то ограниченным, придаем Ему человеческий масштаб, поскольку всякое откровенное знание должно быть в меру человека; в откровении нет ничего сверх меры, иначе, будь оно бесконечно велико или бесконечно мало, оно бы ускользнуло от нашего понимания. Все, что нам было известно о Боге вчера, не соответствует сегодняшнему или завтрашнему знанию. Я хочу сказать, что я не могу поклониться Богу в пределах того знания о Нем, которое у меня есть в данный момент, оно - граница. Бог, перед Которым я становлюсь в молитвенном поклонении, это Бог, знание о Котором подвело меня к точке, где я могу встретиться с Ним вне человеческих образов и умственных представлений. Я стою перед Неведомым Богом, тайна Которого вечно раскрывается перед нами и Который, однако, остается бесконечно неисследимым.

      Чтобы помочь людям увидеть Бога, бесполезно придумывать новые Его образы. Если мы твердим: "Сотни лет назад люди открыли, каков Бог, я вам это расскажу", - люди вправе ответить нам: "Если бы вы это знали, это было бы очевидно". А это не очевидно! Если бы кто-то из нас был действительно откровением Христа, люди могли бы сказать: "Я видел лик Христов". Вспомните отрывок из Послания к коринфянам, где апостол Павел говорит, что Бог просветил нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Подобное высказывание есть у одного православного подвижника: "Никто не может отвергнуться мира, пока не увидит свет вечности хотя бы на лице одного человека". Если бы мы были подобным откровением, нам не приходилось бы искать множество способов, как бы описать Бога. В "Отечнике" есть рассказ о том, как один великий подвижник встретил трех монахов. Двое из них стали задавать ему бесчисленные вопросы, а третий молчал. Наконец, подвижник обратился к нему сам: "А ты разве не хочешь о чем-нибудь спросить меня?" - "Нет, - ответил тот, - мне достаточно смотреть на тебя". Есть и другой рассказ о том, как епископ Александрийский должен был посетить монастырь. Братия просили одного монаха произнести слово приветствия, но тот отказался. "Почему?" - удивились монахи. "Если он не поймет мое молчание, он ничего не поймет из моих слов".

      Так открыл Христа Закхей, так Господь говорил с ним, подобно тому, как Он безмолвно говорил с Петром в ночь, когда был взят: Тогда Господь, обратившись, взглянув на Петра, и Петр, выйдя вон, горько заплакал (Лк.22, 61). Бог, Чей взор проникает глубины, будет судить не по взгляду очей Своих (Ис.11, 31).

      Он проникает сердце и испытывает внутренность (см. Иер.17, 10), и Он же раскрывает наши глаза и избавляет нас от фарисейства и самообмана, и спасает нас от порабощения страху человеческому!

Предыдущая глава  | СОДЕРЖАНИЕ | Следующая глава

/