Часть III. Евангелие в жизни

Мужчина и женщина в тварном мире ¹⁹³

За минувшие десятилетия тема мужчины и женщины становилась все более насущной, и не только потому что был сделан целый ряд громогласных высказываний о положении женщины в Церкви и в обществе, но и потому что христианские взгляды все расширялись и углублялись, и проблемы, которых не существовало столетие назад, вышли на передний план. Они не только навязаны христианскому сознанию обстоятельствами, но вырастают из самого христианского сознания. Самые разные группы людей подняли эту тему и в секулярном мире, и в Церкви.

Очень многое было сказано и написано о мужчине, о женщине, об их взаимоотношении, но полного согласия не было достигнуто и в отдельных деноминациях, даже в тех, в которых меньше всего предвзятости и которые свободнее других могли выбрать ту или другую линию. За минувшие десятилетия высказывалась и Православная Церковь, она высказывалась с большой уверенностью и без каких-либо оснований будь то для своей уверенности, будь то для своих утверждений. Вот почему я особенно заинтересовался этой темой и почувствовал, что хочу ее продумать, не потому что я ожидаю от себя чего-либо нового или чего-либо более верного, но для того, чтобы поднять вопросы. У нас имеется два особенно прискорбных документа, и когда я называю их прискорбными, я имею в виду — с моей точки зрения. Это — книга, выпущенная отцом Фомой Хопко в Америке¹⁹⁴, и еще хуже — документы и заключения Родосской конференции, которая состоялась несколько месяцев тому назад¹⁹⁵. Оба текста носят утвердительный характер, ясны, и их самоуверенность объяснима, по-моему, только отсутствием мысли.

Так что мне кажется, что мы все должны думать, вчитываться в Библию, вглядываться в историю Церкви, вглядываться в контекст истории Церкви в секулярном мире, стараться ясно различать, что влияло на христианскую общину в различные эпохи. Потому что Церковь является одновременно организмом, в котором живет Бог, действует Дух Святой, но также и организмом, состоящим из людей, мужчин и женщин, которые глубоко вкоренены в общество, в историю, в свою эпоху, и поэтому на них влияет множество факторов помимо действия Святого Духа или положений Священного Писания.

И вот я хотел бы пройти с вами несколько этапов. Многие из вас, вероятно, прошли куда дальше, знают больше об этой теме, но я хочу поделиться тем, к чему сам пришел. Для начала я хотел бы сегодня говорить просто о начальных стадиях книги Бытия, о творении, и посмотреть, как Бог относится к тому, что Он вызвал в бытие, каковы соотношения человека с остальным тварным миром, с Богом и с самим собой.

Первая строчка книги Бытия ставит нас по существу лицом к лицу с актом творения: В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И Дух Божий носился над водою (Быт 1:1—2). В каком-то смысле в этом — вся история творения. Это первоначальное действие Божие, которое вызывает из небытия то, чего не было, чего вообще не существовало. Последующие описания в первой главе Книги Бытия относятся к оформлению первозданной материи, которую Бог призвал к бытию.

Когда мы читаем этот отрывок, мы должны видеть, что в начале, то есть в момент, когда что-то возникло из небытия — и это является началом времени, потому что тут начало чего-то нового и начало перемены, — Бог призвал к существованию все, что пришло в бытие и что постепенно будет эволюционировать, развиваться и возникать. Слова, которые здесь употреблены, кажутся очень статичными: Земля же была безвидна и пуста. Их переводили различно, среди переводов два слова привлекли мое внимание. Одно из них — «хаос», момент, когда Бог призвал к бытию то, что должно было быть и стать миром, каким мы его знаем, и даже миром, которого мы больше не знаем; и в тот момент этот мир не имеет формы. Он весь — возможность. Он весь как бы в будущем, а не только в становлении. Мир готов к тому, чтобы начать принимать форму./p>

Слово «хаос» может означать две вещи. На нашем обиходном языке, в современном словоупотреблении «хаос» означает беспорядок. Когда мы думаем о хаосе, мы думаем о результатах разрушения, о хаотическом состоянии общества, о результате урагана, землетрясения, о чем-то, что было гармонией и перестало быть гармонией, стало бесформенным, беспорядочным, о чем-то, что стало меньше того, чем было в начале. Но хаос может означать нечто другое. Хаос может быть массой материала или положением, при котором вещи все еще в спящем состоянии: они потенциально существуют, но еще не начали возникать и становиться космосом — а «космос» означает: красота, устроенность, форма. И это — хаос начала, первобытная материя, куда заложены все возможности, о которых мы знаем, и все возможности, которые даже не могут нам помечтаться и которые постепенно будут призваны Богом или, тоже постепенно, будут возникать согласно внутреннему закону существования, также Богом заложенному в этот хаос. Выражаясь современным языком — своего рода ДНК, которая обусловливает движение всего, чего еще нет, к тому, чем оно призвано быть, к полноте того, чем оно может стать.

Другими словами, можно сказать, что у Бога изначала было ви{'}дение всей твари, ви{'}дение первобытной материи, которая как бы содержит все, что может быть: не только мир до падения, до того, как грех, смертность, разрушение пришли в мир, не только мир, каким мы его знаем — мир сумеречный, мир страдания, боли, горя, греха, зла и смертности, но тоже и мир, о котором мы не можем сказать ничего. Его только можно ожидать, ждать с надеждой, с трепетным сердцем, как того момента, когда, по слову апостола Павла, Бог будет все во всем (1 Кор 15:28). Когда вещи, призванные Богом потенциально к бытию, еще не оформленные, но сотворенные как возможность, станут славным одеянием Божиим, телом Бога, Который Сам останется недосягаемым, непостижимым, таинственным и, однако, исполняющим все Своим присутствием, подобно тому как полнота Божества пребывала в теле воплощенного Сына Божия, Господа и Бога нашего Иисуса Христа, подлинного и совершенного Человека, не больше и не меньше, Человека в полноте его возможностей.

Вот хаос, который имеется в виду, — не беспорядок, но матрица всех возможностей. Есть выражение, которое я нашел в переводе начала книги Бытия Мартином Бубером: вместо того чтобы употребить слова безвидная и пустая, он говорит, что она Wirrsinn. Самое звучание слова дает ощущение движения, это не статическая масса возможностей, это как бы вихрь возможностей. Хаос динамичен, в движении, творчески движется с первого мгновения своего существования. Я знаю, что характер словоупотребления относится скорее к области поэзии, чем прямого и строгого мышления, но есть слова, вызывающие ассоциации, и слово Wirrsinn не напоминает ли нам о Big Bang — первичном взрыве, о котором говорят в наши дни¹⁹⁶: момент, когда Бог сказал: «Иди», «Приди», мгновение, когда Бог сказал: «Будь» —Fiat латинских переводов. Тогда сущее возникло не каким-то пассивным образом, как бы лениво проистекая из слова Божия, но будто вся мысль Божия, все ви{'}дение Божие, все, что Он возмечтал и задумал о сотворенном мире, внезапно вспыхнуло в бытие и находится тут, полное возможностей, содержа все будущее, уже как бы обладая эсхатологическим свойством. Потому что to escaton имеет два значения: оно обозначает окончание, то, что случится в конце, но оно тоже значит нечто решающее. Этот творческий клич Бога, этот творческий призыв Бога был Его решающим действием. В этом действии была вся сила, весь огонь, вся мощь, но и вся Божественная любовь, которая привела все существующее в бытие. Это нечто чрезвычайно важное в первичном действии творения. Бог не принуждает мир к бытию. Он не творит мир для того, чтобы господствовать над ним, обладать им, Он творит мир для того, чтобы дать ему все, что у Него есть, чтобы дать Самого Себя и привести этот мир к общению с Собой, приобщить Своей жизни — опять-таки по апостольскому слову. Это было сказано о человеке, но за пределом человека слова эти относятся ко всему творению. Это действие самоотдачи, излияния Себя.

И если подумать о том, как в этот момент Бог и Его твари (вернее, Его творение, потому что тварей конкретно еще нет) соотносятся, это акт Божественной любви, которая во внезапном возгласе ликования рождает целый мир возможностей. И все, возникающее из небытия, оказывается лицом к лицу с Божественной любовью, с любовью такой великой, такой свободной от самости, что она готова излить себя в творение, дать себя. Можно сказать, что тварный мир в этот момент уже содержал все ви{'}дение его Богом. Можно сказать, что вся Божественная мудрость, находившаяся и находящаяся в основе творения, содержится этой первозданной материей. И в этом смысле можно вспомнить ви{'}дение отцом Сергием Булгаковым Божественной Премудрости как той, кто вызывает в бытие мир и сливается с ним как мудрость (я намеренно употребил слово ДНК как силу, которая сформирует, устроит, приведет в бытие все вещи и приведет их постепенно к полноте их совершенства) уже здесь. Это первый момент.

Но тут начинается второй период творческого действия, период, когда Бог из этой неизмеримой многосложности, из этого хаоса, чреватого всеми возможностями, ведомыми и неведомыми человеку, начинает вызывать одну форму существования за другой. В начале нам говорится, что тьма была над бездной (Быт 1:2). Тьма не означает только отсутствие света, она означает также отсутствие формы. Ее пока еще нет. Дух Божий носится над бездной, так же как можно себе представить существо, носимое в утробе: оно в темноте и постепенно оформляется, развивается. А однажды оно возникнет на свет — в свет материальный и одновременно или, может быть, раньше того, в свет Божественный и под осенение Духа Божия, носящегося над ним.

И день за днем дает нам видеть, как из первичного хаоса начинают возникать новые и новые возможности. В наше время никто не наивен настолько, чтобы говорить о днях творения как о «днях» в том смысле, как мы говорим о сутках, хотя бы потому, что солнце и луна не были созданы в первый день, и поэтому невозможно было считать первые дни во множественном числе согласно движению луны или солнца. Но в этом отрывке интересно то, что одна тварь возникает из другой, вслед за другой, и когда она возникает, нам говорится: и был вечер и был свет, было утро (Быт 1:5 и др.). То, что было светом первого дня, в сравнении с возрастающим сиянием, блеском следующего дня кажется полумраком, темнотой. Это движение постепенного раскрытия творения, в котором каждая стадия совершенна, и вместе с этим по сравнению со следующей представляется неполной. Это только шаг вперед, движение ввысь, новое раскрытие в том же смысле, в каком можно говорить о цветке, который зачинается в семени, становится ростком, затем стеблем, затем бутоном и наконец раскрывается в славе. Так же раскрываются эти дни. Каждый момент совершенен, и вместе с тем по сравнению с последующим он несовершенный или, вернее сказать, находит свое свершение в следующем движении, так же как зерно осуществлено в ростке, росток осуществлен в стебле, стебель — в бутоне, бутон в цветке, раскрытом в совершенстве, в славе. Нет момента, когда можно сказать «это было меньше», хотя можно сказать «мы никогда не подозревали в том, что увидели сначала, всю славу, все великолепие того, чем оно стало позже».

Мы еще к этому вернемся, потому что это в точности приложимо к родословной Христа. В двух Евангелиях (Мф 1:1—17; Лк 3:23—38) мы находим описание человеческих поколений, из которых постепенно, через взлеты и падения, но только потому что они все целеустремленно движутся к Богу со всей своей тоской, происходит в конечном итоге невероятное исполнение, каким является Матерь Божия, и совершенное процветшее эсхатологическое явление, конечная победа, которая есть Христос. Он — воплотившийся Бог, ставший человеком, и человек, соединенный с Богом нераздельно, навсегда, в такой степени совершенства — и это слова святого Иоанна Златоустого, — что когда мы спрашиваем себя: что же есть человек? — нам не надо смотреть на престолы царские или княжеские, но надо поднять очи к престолу Божию, и там мы увидим Человека, восседающего по правую руку Силы и Славы. То же движение, то же постепенное продвижение, в котором каждая стадия совершенна в той степени, в какой она может быть совершенной, и находит исполнение в следующей, пока не найдет всецелого, всеконечного исполнения эсхатологической славы, когда конец есть точка во времени и конец в смысле цели.

И затем приходит момент, когда все твари созданы. Можете сами посмотреть в Библии названия и стадии, читать их сейчас, погружаться в них ничего нам не даст. Для меня, во всяком случае, важно то, что я сказал об этом постепенном развертывании, этом постепенном движении от славы в славу, и то, что каждая стадия достигает свершения в последующей стадии.

А когда мы приходим к сотворению человека, мы недостаточно озадачены им, потому что обычно видим в нем просто следующую стадию развития. Если мы верим в эволюцию, то это, да, следующая стадия эволюции. Если мы не верим в эволюцию, но только в творческие действия Божии, то можно воспринять это иным образом. Помню, когда мне было 17 лет, я прочитал маленькую брошюру, написанную английским протестантом по имени Смит (это все, что я о нем знаю), где он старался показать, что идея последовательных актов творения и эволюция не противоречат друг другу в том смысле, что вещи не перетекали просто и гладко из одной в другую. Местами имеется определенная дарвиновская эволюция. Имеется также не-дарвиновская эволюция, когда вещи развиваются вопреки тому, что мы ожидаем. Имеются также ламарковские скачки{'} из одной стадии, из одной ситуации в другую. И он говорит, что всякий, кто смотрит на один из больших современных пароходов, может сказать: это же эволюция — все пароходы родились от первоначальной маленькой лодки, которую первые дикари выдолбили из ствола дерева. Лодка сначала была пустой, и первобытный человек греб руками, потом он придумал весла. Потом выросла мачта и появились крылья, которые оказались парусами. И вещи продолжали меняться. Огонь коснулся лодки, и она стала пароходом. Можно вполне себе представить, что современные океанские лайнеры — новейший результат естественной эволюции первой лодки. В то же время мы прекрасно знаем, что не обошлось без разума, без человеческого мозга. И тогда мы легко можем себе представить, что, хотя мы и наблюдаем эту последовательность стадий, Бог все время присутствовал. Дух Божий носился и все еще продолжает носиться над Своим творением и дает возможность ему двигаться вперед, развиваться, обогащаться, углубляться и все больше становиться способным к единению с Богом.

За одним исключением: за исключением человека. Человек не появляется как усовершенствование предшествующей твари. Посмотрите, что говорит Библия: оно так ясно и, может быть, оскорбительно для нас! И сотворил Бог человека (Быт 1:27). Что же Бог сделал, чтобы сотворить его? Бог взял горсть пыли, взял немножко земли, немножко глины — какое слово ни употребить, Он взял частицу первозданной материи, из которой все остальное уже развилось. Он не взял самого развитого и самого замечательного шимпанзе, Он не взял человекообразную обезьяну, которая уже становилась зародышем человека и которой было достаточно маленького толчка, чтобы стать тем, чем она призвана была стать. Нет. Бог оставляет все Свое совершенное, славное творение, оборачивается и берет горсть земли, первобытной материи всей твари, и обрабатывает ее, лепит ее. Остановимся тут на мгновение, потому что, я думаю, это важно.

Каково соотношение человека с остальным творением? Я не говорю о том, какова в этот момент связь человека с Богом, но о том, как человек соотносится с остальными тварями. Это соотношение поистине совершенно, абсолютно, дивно, потому что если бы Бог взял наилучшую из обезьян, сделал ее чуть меньше обезьяной и чуть другой, и сделал из нее человека, человек был бы совершенным чужаком и для породившей его обезьяны, и для всех остальных тварей, ему предшествовавших. Нет, человек сделан из праха земного, из той самой материи, из которой сделана каждая другая тварь. Он принадлежит полностью каждой твари, когда-либо призванной в бытие. В этом смысле он полностью сродни каждому атому, каждой звезде, каждой галактике, он сродни свету и тьме, он сродни каждому растению и каждому животному, потому что все они сделаны из праха земного, из первобытной материи творения. И человек — первобытная материя творения, оформленная и наделенная чем-то большим, чем его земность, потому что есть второе действие Божие, в результате которого сотворен человек.

Второе действие Бога описывается так: И вдунул Бог в лицо его дыхание жизни (Быт 2:7). Тут мы можем ставить перед собой вопросы, потому что — разве не были остальные твари живыми? Все животные были живыми — все полевые животные, все небесные животные, все животные вод, все растения были живыми. Но они не были живы дыханием Божиим. Они были живы жизненной силой, вложенной Богом в них, мудростью Божией, действующей в них, той ДНК, которая сформировала их существование и их прогресс, их становление. Человек же наделен дыханием Божиим. И в этом смысле, в тот момент человек полностью сродни не только всему тварному без исключения, но также и Творцу, Живому Богу. Человек жив не только, так сказать, естественным существованием, но и Божественной искрой, Божиим дыханием.

В творении человека есть еще нечто большее. Когда Бог создает человека, Он говорит: Создадим человека по образу и подобию Нашему (Быт 1:26). Он употребляет «Мы» во множественном числе. Уже в дохристианские времена существовали раввинистические комментарии, указывающие на то, что Бог — не просто арифметическая единица, но Существо сложное, что Он имеет не только индивидуальное бывание, но является Одним во множественности. Мы провозглашаем, что верим в Бога Единого в Троице, в Триединого Бога. Три Лица, Един Бог — не три индивидуума, не три Существа, которые можно рассматривать каждое в отдельности, — Они Едины. И человек создан по образу Божию.

Писатели христианского мира всех времен задавались вопросом, что это означает. Что означает, что мы — образ Божий? И был предложен целый ряд элементов. Было сказано, что человек создан из тела, ума и духа. Говорилось, что характерное для человека свойство как отражения Бога — нет, больше, чем отражения: выражения Бога — есть творчество. Каждое другое существо живет, развивается, прогрессирует, делает, но не творит. Бог творит, и дар творчества, по словам святого Григория Паламы, есть один из элементов образа Божия в человеке.

Я упомянул в начале тот факт, что все тварное оформлено изнутри Божиим ви{'}дением того, чем оно призвано быть, тем, что отец Сергий Булгаков (в другом смысле, надо сказать) назвал бы тварной или творческой Софией, Премудростью. И это — один из путей, которыми мы связаны с Богом. Тут мы видим, что Бог и человек сродни друг другу дыханием Божиим, которое делает человека существом живым, но живым сверхъестественной жизнью, жизнью, которая не только жизнь природы, но уже жизнь общения, как бы оно ни было зачаточным, как бы несовершенным оно ни было, в том же смысле, что человек был создан невинным, не святым. Святости он должен был достичь, но создан он был совершенно чистым.

Здесь мы снова видим, что он наделен даром творчества, и тут еще одна черта, еще один элемент. Бог создает человека по Своему образу, Он употребляет множественное число. И Он творит существо, человека — и я не употребляю это слово как синоним мужчины, но как по-русски говорят «человек», по-гречески anthropos — человеческое существо не как арифметическую единицу, не как индивидуум, но как сложную реальность: двое в одном. К этому я вернусь позже, когда мы будем говорить более подробно о сотворении Адама и о рождении Евы.

Так что здесь снова — человек по образу Божию, потому что он обладает сверхличным существованием. Каждый человек есть не только сам по себе; он есть в отношении и не иначе. Может быть, некоторые из вас помнят текст из Кодекса Безы, который хранится в Кембриджской библиотеке и где есть отрывок из рукописного Евангелия, не вошедший в наш принятый канон. Там говорится, что спросили Христа: «Когда придет Царство Божие?». И Он отвечает: «Царство Божие уже пришло, когда двое — уже не двое, а одно». Этим Он указывает, что единство Адама и Евы есть Царство Божие, уже пришедшее в силе, то есть реальность, и реальность, которая должна расцвести, из зерна стать цветком.

И вот нам предлежит мир, в котором все эти стадии, вся эта сложность и все это диво существуют. И если подумать о Боге, Который призывает в акте любви, не в акте силы, но в акте любви: «Придите, чтобы Я дал вам Себя любой ценой», мы можем представить себе каждую тварь, которая возникает из ничего и предстает лицом к лицу с Богом, Чья мудрость активна, могущественно в действии в нем, в ней, в них. И видя Бога, эта тварь отвечает поклонением, любовью, ликованием на встречу лицом к лицу зарождающегося мира, на котором еще нет пятна, с Тем, Кто есть Бог, Кто есть полная, совершенная, всеконечная красота и Который говорит: Я — то, чем вы должны быть, Я — то, чем вы призваны стать… И человек выходит из небытия этим же путем.

Но тут я хочу снова поставить вопрос. Как Бог знает Свое творение? У Бога было ви{'}дение, картина, Его мудрость оформила — если можно употреблять такие неадекватные выражения, — в Его уме зачаточный, первозданный хаос, кипучий вихрь жизни, каждую тварь, которая постепенно будет вызвана, возникнет, будет приведена из хаоса в ви{'}дение своей собственной красоты, отражающей собственно Божию красоту. Неужели это и все? Знает ли Бог тварный мир всего лишь как мастер, который создает сосуд, как горшечник, который лепит горшок, как художник, который проецирует на полотно свое представление о том, что он видит или воображает, или как скульптор, который высвобождает из каменной глыбы красоту статуи, заключенной в ней? Есть ли это лишь внешнее видение? Проецирует ли Бог Себя в тварь, не общаясь с ней полностью? Отец Сергий Булгаков стоял перед этой проблемой, и разрешил он ее, сказав, что Божественная премудрость погружает Себя в небытие, в результате чего возникает бытие, но какая-то доля Божественной премудрости остается заключенной в этом тварном бытии. И стремление всей твари к Богу есть стремление тварной мудрости, которая в плену и бьется, чтобы вырваться и вернуться к свободе Нетварной премудрости. И это меня не удовлетворяет. Я не могу представить себе Бога, становящегося пленником Своего творения. Я не могу себе представить Божественную премудрость, которая погружалась бы в небытие, потому что небытие, по самому своему определению, не существует — не во что погружаться. И я не могу себе представить, что наша тоска по Богу, любовь, которая у нас может к Нему быть, — нечто иное, чем импульс Божественной премудрости в нас, отличной от нас, в каком-то смысле чуждой нам, стремящейся вернуться в свободу и понести нас с собой, как бы вдобавок к достигнутому собственному возродившемуся исполнению.

Меня поражает событие Воплощения. Что происходит в Воплощении? Бог становится человеком. Бог не становится пленником человеческого тела и человеческой души, которые были бы местом Его вселения, но также и Его тюрьмой, и орудием Его дела спасения. Нам говорится, что полнота Божества обитала во плоти.

С другой стороны, в этом году я впервые осознанно обратил внимание на один из тропарей Страстной пятницы, где говорится, что в Воплощении Бог стал сотварным тому, что Он создал. Он не становится пленником человеческой природы, собственного телесного и психического человечества. Он не обитает в нем, как можно себе представить Его обитающим в храме Его тела. Это выражения, которые употребляются в Священном Писании и в молитвах. Он отождествляется, пронизывает все, что является тварной природой, которую Он принял. Он как бы знает изнутри, что означает быть тварным существом. Это непостижимо, это за пределами понимания, но это просто факт. Он не наблюдает тварность снаружи. Он как бы знает, что означает быть тварным существом, из того, что Сам является таким существом. И это тоже путь, которым мы соотносимся с Богом.

Но за пределами нас весь тварный мир соотносится с Богом этим же путем, потому что если подумать уже о Христе, а не о нас, которые в становлении, которые несовершенны, которые взлетают и падают, — если подумать о Христе, то каждая тварь, глядя на Него, может узнать себя уже достигшей полноты, видеть себя, какой она будет в какой-то день, когда все засияет Его Божеством. И это может воспринять, этим может жить, петь, танцевать каждый атом, каждая волна, это может воспевать каждая звезда, каждая планета, каждая галактика, вся необъятность, о которой мы ничего не знаем, о которой мы время от времени с изумлением открываем, что она наполнена чем-то, существования чего мы не подозревали. И это верно в отношении каждого растения, каждого животного, каждого существа, даже тех вещей, которые мы называем инертными, потому что не знаем, как общаться с ними. Но каждая из них узнает себя в теле Христа, которое есть первозданная материя, — материя, из которой были сотворены Адам и Ева, материя, из которой оформлено каждое творение. Какое славное видение! Какое диво! И насколько централен человек, каждый из нас, потому что эсхатологически, окончательно, решающе это уже случилось в нас и с нами, потому что мы являемся этой первозданной материей. В нас живет дыхание Божие, мы родные, мы братья и сестры воплощенного Сына Божия.

В то же время мы едины с тварным миром на двух уровнях: на уровне его первозданного возникновения и конечного эсхатологического призвания, и на уровне его несчастья, его падения, его страдания, его горя, его тоски, его плача. На всех этих уровнях мы родные и свои всему тварному. И все тварное смотрит на нас с надеждой и с тоской. Апостол Павел сказал, что вся тварь стонет в ожидании откровения чад Божиих (Рим 8:19—22). Да, стонет, потому что пока мы не тот род людей, какими мы призваны быть, подобными Христу, Христову воплощенному присутствию, продолжению Его воплощения, весь мир продолжает быть в плену проклятия смертности, греха, смерти, страдания, несовершенства. И вот почему святой Максим Исповедник говорит, что человек стоит на пороге двух миров — потому что он принадлежит обоим. С одной стороны, он принадлежит тварному миру, миру душевности и материальности, а с другой стороны он действительно принадлежит уже теперь, хоть бы зачаточно, Божьему миру. И Христос есть откровение этого, откровение славы сотворенного материального мира и откровение Бога в то же время.

Ответы на вопросы

Каково соотношение Божественной Премудрости и Христа воплощенного?

Я отвечу как бы на ощупь. Премудрость принадлежит Богу в целом, принадлежит Отцу, Сыну и Святому Духу, она не есть свойство лишь Одного или Другого Лица. Вместе с тем по отношению к тварному миру Христос — Творец, через Которого все было создано, и для нас Он как бы воплощение Божественной Премудрости, которая вызывает к бытию, которая создает, которая придает форму, которая заботится, которая руководит, которая сообщается, которая спасает, и все это — ви{'}дение полноты. Существует, насколько знаю, икона Христа, носящая название «Премудрость Божия», но название обращено к нам, оно не означает, что во Отце и Святом Духе нет Премудрости.

Божественная Премудрость воплощена, находит личностное выражение во Христе, но не только в Нем. Нельзя ли это выразить образом из романа Чарльза Уильямса²⁹: свет, струящийся ниоткуда или отовсюду, в какой-то момент становится цветом, краской, приобретает конкретность, и из краски появляется материальность, бревно. Знаете, порой легче иметь дело с образами, чем с философскими концепциями, по крайней мере, мне видно, что образ Чарльза Уильямса может значить по отношению к Премудрости Святой Троицы, ее воплощению во Христе — Творце, Промыслителе, Спасителе, Исполнении всего.

Но «София» женского рода!

Я думаю, очень опасно брать слова в их семантическом значении и делать богословские выводы. Насколько знаю, слово «Дух» в сирийском языке женского рода. На многих языках «премудрость» женского рода, но есть слова, которые в трех разных языках принадлежат трем разных родам: в таком случае где оно богословски верно, а где — ересь?

Следует быть осторожными, потому что очень часто в самом образе больше истины, чем в наших интеллектуальных построениях на основе образа. Возьмите другой образ: «Церковь» — женского рода. Скажем, Ерм¹⁹⁷ видел ее в видении как молодую женщину с седыми волосами, он говорит ей: «Каким образом у тебя молодое лицо и седины старой женщины?». И она отвечает: «У меня вечная юность Божия и премудрость Божия». Вот Церковь в женском образе. Вместе с тем Церковь — Тело Христово. Где здесь женское? Знаете, очень трудно далеко развивать эти образы. Каждый из них истинен на своем месте. Все творение есть Невеста Христова, да, и в то же время все творение должно быть включено во Христа.

Скажите: как соотносятся душа и психика?

Знаете, до известной степени вопрос просто в словах, потому что о человеке можно говорить как о двучастном или трехчастном существе, в терминах дихотомии или трихотомии. Можно сказать: человек состоит из души и тела, подразумевая под душой все, что не есть тяжелая материальность. Можно сказать: у человека есть тело, душа, то есть психика, и дух, то есть его высшая связь с Богом. Скажем, апостол Павел говорит в терминах трихотомии. Если ограничить значение слова «душа» нашими психическими свойствами, тогда можно сказать, что мы опытно познае{'}м Бога духом, но осознае{'}м этот опыт в своей душевности. То, что происходит на уровне духа, мы не осмысливаем интеллектом. Мы общаемся в духе. Мы осознае{'}м это и можем как-то выразить, когда оно достигло нашего сознания. И то и другое отражается на нашем физическом состоянии. Все, что мы сознае{'}м, входит в область нашей душевности. Сознание совпадает с нею. Но есть и другие способы восприятия. Мы воспринимаем вещи физически и находим им выражение в мысли, а потом в слове или в образах. На другом уровне мы общаемся в духе, но осознае{'}м это и находим тому выражение. Так что это переходная функция или, лучше сказать, часть нас, потому что, разумеется, я понимаю, что нет разрыва между этими элементами, но часть очень специфическая. И я помню, как старец Силуан в одном из своих писаний говорит, что благодать Божия достигает нас сначала в духе, и когда мы ее приняли и дали ей пропитать нас, она достигает психики, души, душевности. А после того достигает и нашего тела, и благодать Божия как бы заполняет нас целиком. Насколько помню (я могу и ошибаться, так как читал его очень давно), так он объясняет нетленность мощей — что благодать Божия дошла до тела.

Преображение предполагает внутреннее изменение или излияние извне?

В рассказе о Преображении я вижу несколько моментов. Первое — то, что это был миг, когда любовь вспыхнула, как костер, и то был момент, когда Христос говорил с Моисеем и Илией о Своем распятии. Он говорил с ними о Своей предельной жертве, которая выражала предельную полноту, крайнее напряжение Его любви к роду человеческому и к Богу. Это первое. В этот момент все в Нем, Его Божество, Его человечество, его человеческая душа, Его человеческая плоть, составные части жертвы, самопожертвования, достигли полноты Любви. И еще меня поражает, что когда это произошло, то просиял не только лик или руки Христа, или Его тело, но и самые Его одежды сделались белы, светоносны, потому что и они были охвачены и включены в эту тайну спасающей любви. Это сходится с тем, что я говорил, мне кажется, ранее о том, что материальность этого мира потенциально сродни Богу. И вот что я вижу в Преображении: вспышка Божественной любви в момент ее жертвенной самоотдачи, которая преображает все, что должно быть принесено в жертву, в «купину неопалимую», если хотите другой образ.

Это обратная сторона грехопадения?

Да, зачаточно, потому что оно совершается, становится реальным через реальную смерть Христа на Кресте, через реальное попрание ада, реальное Воскресение и реальное Вознесение. И тогда происходит нечто: во всем тварном мире один Человек способен быть вождем и руководителем всей твари к ее полноте. В этот момент Он — подлинный Адам, который одержал победу, не просто подлинный Адам, который пришел одержать победу. Победа одержана. В каком-то смысле победа уже настала, уже в нашей среде, она одержана и совершенна в Нем. И все, что остается — принять в ней участие.

Родство человека с материей: только через неодушевленную природу или свою роль сыграли и обезьяны?Простите за грубую постановку вопроса…

Не вижу тут ничего грубого. Если вы посмотрите в глаза шимпанзе, вы увидите тысячелетнюю мудрость, о которой я могу только мечтать. Но оставляя шимпанзе в стороне, думаю, тут две вещи. С одной стороны, все тварное может узнать свою первооснову в материальности человека. С другой стороны, помимо это материальной вещественности человека, тварь может видеть в человеке, хотя и затуманенно, зачаточно, сияние Божественного присутствия. А во Христе они видят то и другое в полном откровении, в совершенстве, видят себя в совершенстве в материальности Христа и вместе с тем видят единство своей материальности с Богом, доведенное до совершенства, и видят себя такими, какими они призваны быть.

Христос изрек: «Не о всем мире молюсь», понимая под «миром» материалистическую, греховную часть человечества, которая не отозвалась на Его проповедь. Он не молился о всех в том смысле, что мир принадлежит «князю мира сего». Когда Он называет сатану «князем мира сего», это ли Он имеет в виду?

Я не могу с этим согласиться, потому что Христос пришел спасти погибшее. В последней беседе есть два места. В одном месте Христос говорит, что молится не о всем мире, но о Своих учениках (Ин 17:9). Это одна ситуация. В другом месте Он молится о спасении всех, кто уверует в Него (Ин 17:20), и затем Он отдает жизнь за спасение всего человечества. Это разные моменты, разные пункты беседы или разные ситуации на протяжении этих немногих часов, когда совершается наше спасение. Он не пришел спасти праведников, тех, кто не нуждается в спасении. Он пришел к тем, кто погибал. А за тех, кто особым образом принадлежал Ему, Он молился: Не возьми их от мира, но соблюди их от неприязни (Ин 17:15). Но за всех остальных Он отдал Свою жизнь, и отдавая ее, говорил: Отче, прости им, они не знают, что делают! (Лк 23:34).

Прежде чем продолжать, я хочу вернуться к одному пункту, о котором я говорил в прошлый раз, а именно к тому, что человек, то есть человеческое существо в его целокупности, составляет одно со всем тварным миром и с Богом.

Мы читаем в Библии, что Господь слепил человека из праха земного и вдохнул в него дыхание жизни, и стал человек душою живою (Быт 2:7). Я уже сказал о том, как важно сознавать, что человек не был сотворен в виде последней стадии эволюции, в виде прогрессии от праха земного к растительному миру и затем к животному миру, венчающей все наиболее совершенным творением. Напротив, человек бы сформирован из первичного материального вещества этого мира, и, как сформированный из самой земли, самого праха, самой глины, из которой все существа были сделаны, вызваны, он сродни всему тварному миру. Как я сказал, он принадлежит всему — от малейшего атома до величайшей галактики, и всякий предмет в тварном мире может видеть себя в нем. И когда Бог вдунул в него дыхание жизни, сделал его живой душой, не только живым существом, но существом, которое обладает приобщенностью Богу, то в нем, через него весь мир в зародыше, зачаточно сроднился Богу.

Но этого было недостаточно в том смысле, что человек еще не был в полноте тем, к чему был призван. Это было только начало. Он был создан в состоянии невинности и должен был дорасти до святости, но не тварной святости, не совершенства, которое было бы вершиной того, чем тварное существо может быть, не переросши своих естественных масштабов. Человек должен был раскрыться позже с полнотой, которую только зачаточно мы можем видеть в начальном человеке, в первом человеке. И это мы видим в Господе Иисусе Христе, Наследнике всей человечности, Который Своим человеческим телом сродни всему материальному, Своей человеческой душой сродни всему человечеству, и Который, будучи Богом по природе, Своим Божеством наполняет плоть, соединен плоти совершенно, нераздельно, без какого-либо умаления повергающей нас в трепет Божественной святости. В Нем явлен человек — но не только человек, но и весь мир может видеть себя в Нем.

Но тот факт, что человек был сотворен из праха земного, позволяет нам понять, может быть, глубже, на другом уровне, значение таинств. Весь мир был потенциально святым: святым святостью Божией, святым по существу как возможность, благодаря вселению Божию. Весь мир, материальный и другой, был предан в руки врага падением Адама. Адам был стержневым моментом встречи между Самим Богом и всем тварным, и, отпав от Бога, он лишил весь тварный мир этой возможности врасти в совершенное приобщение.

Я уже приводил слова апостола Павла, что все творение стонет по явлению сынов, детей Божиих (Рим 8). В Иисусе из Назарета вся тварь узнала Человека, совершенного и подлинного, Человека в его полноте, который должен был повести все творение к его исполнению. Вся тварь стонет под тяжестью человеческого греха, человеческого безумства. Даже в вещах таких очевидных, как экология, мы видим результат человеческого безумия. Но когда Бог стал человеком, в Нем все окружающее могло вернуться в прежнее состояние и быть приведено в новое соотношение с Богом.

Чудеса Ветхого и Нового Завета являются действиями Божиими, посредством которых тварь высвобождается из порабощения, наложенного на нее предательством человека. И когда мы приносим Богу материальные элементы этого мира, воду Крещения, масло Елеопомазания, миро Миропомазания, хлеб и вино Евхаристии, но также и слова, произнесенные за Бога, в Его собственное имя — и слово, и звук, и материальное выражение высвобождаются и возвращаются в первозданную гармонию, существовавшую до падения. Результаты, плоды падения преодолены. И в руках Христовых, потому что Христос есть и совершенный Человек, и подлинный Бог воплощенный, твари могут быть исполнены Божиим присутствием, и поистине приобщаются области Божественной. И так, через эту первобытную, трепетную, священную материю, как бы обновленную, возрожденную Воплощением и возвратом Богу того, что Ему принадлежит, мы снова встречаем и свою первобытную природу, и святость Бога, сообщаемую нам через Него.

Так что таинства — путь, этим путем мы встречаем самих себя в первобытной, потенциальной святости, данной нам, и в фактической, совершенной святости, осуществленной Христом и во Христе. Мне кажется очень важно, чтобы мы это понимали: что во Христе все становится новым, делаясь тем, что оно есть по существу, и восходя на уровень того, чем оно призвано быть. И мир приобщается Богу всеми путями, на которые я указал в прошлый раз и, в частности, таким дивным путем.

Теперь: в Библии существует два рассказа о сотворении Адама. Ученые анализировали эти два текста, и некоторые или многие из них пришли к заключению, что это две различные версии того же события. Но древний Израиль и отцы Церкви не так читают эти отрывки. Они читают их как два различных рассказа, указывающих на две различные стадии в судьбе человека. Сначала Бог слепил человека из праха земного и вдохнул в него дыхание жизни, и человек стал душою живой (Быт 2:7). Прежде мы видели, что Бог создал человека по Своему образу и подобию, мужчину и женщину сотворил Он их (Быт 1:27). Из свидетельства тех, кто знает языки, ясно, что на еврейском языке мужчина и женщина не означает, что Он создал мужскую и женскую особь, но что Он сотворил мужскую и женскую природы. И целый ряд древних писателей наряду с множеством древних нехристианских религий видят в этом первом творческом действии возникновение целостного человеческого существа. Этого человека можно все еще рассматривать в категориях хаоса, о котором мы говорили в прошлый раз, человека единого, содержащего в себе все возможности того, что станет мужчиной и женщиной. Я не хочу употреблять слово «андрогин», потому что в нашем опыте, в мире, каким мы его видим, андрогин — это существо развитое и одновременно наделенное физическими характеристиками мужеского и женского существа. В человеческих категориях это уродство. Но я имею в виду, что согласно 27-му стиху первой главы книги Бытия, человек есть существо еще не определенное. Да, это существо человеческое, полностью человеческое, но, как первобытный хаос, содержащее внутри себя полюсы, которые позже разовьются, обретут индивидуальность и введут в мир единое существо, которое есть человек в двух лицах — Адам и Ева, мужчина и женщина.

Возникновение этой двойственности, этой двоицы не является односторонним действием Божиим. Это действие, связанное с постепенным ростом, постепенным раскрытием внутри неопределенного существа свойств — и я не говорю лишь о физических свойствах, но о всей многосложности характерных черт, составляющих мужчину и женщину, мужскую и женскую особь. И в момент, когда человек созрел для разделения на два рода, Бог привел все существа, Им сотворенные, к Адаму, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт 1:19—20).

Вы знаете, что в Ветхом Завете и в древних религиях вообще имя совпадает с самим существом¹⁹⁸. Знать имя, подлинное имя существа, равносильно тому, чтобы знать самую сущность твари. Мы не знаем этих сущностных имен. Только Бог их знает. Мы знаем друг друга, и мы знаем предметы тварного мира под условными названиями, именами предметов. И когда дело доходит до людей, то это — имена святых, фамилии, клички, которыми мы просто пользуемся в разговоре или в том, как мы относимся друг ко другу, чтобы иметь возможность говорить между собой друг о друге и относиться в личном порядке, иначе мы не имели бы имени для человека, названия для предмета.

В книге Откровения есть отрывок, где нам говорится, что в конце времен, когда Бог одержит Свою победу, всякий входящий в Царство получит имя, которого никто не знает, кроме Бога и получающего или получающей его (Откр 2:17). Это имя — единственное, неповторимое имя, которым Бог знает всякую тварь и всякая тварь знает себя. Это — способ выразить единственность взаимоотношения, существующего между Богом и каждой тварью, не коллективной толпой, но неповторимыми существами, каждое из которых полностью, совершенно, всеконечно единственно в своем роде. Не есть ли это имя — то слово, которое Бог произносит, когда Он вызывает, любовью призывает в бытие всякую тварь? Не есть ли это то слово, которое слышится извечно или во времени и приводит в самое бытие тварь? Не есть ли это ви{'}дение Божие, облекающееся в плоть? Не есть ли это (возвращаясь к образу, который я употребил в прошлый раз) божественный свет, становящийся цветом, и цвет, становящийся материальной реальностью?

И вот, когда мы читаем, что Адам был поставлен перед лицом всякой твари, Богом сотворенной, и назвал имя ей, это означает, что он достиг такой зрелости, которая позволила ему видеть сущность каждой твари и дать ей имя, выражающее эту сущность. Совершенно очевидно, что нет человеческого языка, на который мы могли бы сослаться. Адам не говорил ни по-еврейски, ни по-гречески, ни даже по-английски. То, что он произносил, было словом, вызывавшим отзвук в самой сердцевине твари, которую он называл, и слово это исходило от Бога не как наружный дар познания от Бога, но как часть, как результат (и я напомню вам, что «Адам» означает «прах», «земля») Адамова общения со своим Творцом, своим Богом.

И оказавшись перед лицом всех тварей, Адам впервые увидел, что он один, что во всем творении не было никого, кто был бы ему напарником, никого, кому он мог бы сказать «ты». Он был как бы «я» без собеседника своего собственного рода, на своем собственном уровне (я не говорю о том, как он соотносился с Богом). И в тот момент, когда он обнаружил изнутри той зрелости, которой достиг, что он один, пришло время Богу исполнить Свое творческое действие, но опять-таки не односторонне, а как результат возрастания Адама в новую зрелость. О, это не было зрелостью, которую мы находим во Христе, но это было нечто в том же направлении.

И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились (Быт 2:21—25).

Я хотел бы привлечь ваше внимание к ряду выражений в этом отрывке. Прежде всего, самое простое из них: взял одно из ребер его. Это не описание: слово может значить «ребро», может значить «сторона». Это может быть разделение, отделение двух половин, а не просто изъятие ребра и оформление из него нового существа. Это гораздо больше соответствует святоотеческому восприятию человеческого существа: оно содержало всю мужественность и всю женственность, которые были разделены и теперь стоят каждое на своих собственных правах.

Есть еще одно выражение, которое, думаю, мы должны поставить под вопрос, хотя мы всегда его повторяем и у большинства переводчиков оно так и стоит: И навел Господь крепкий сон на Адама. Один из древних переводчиков с еврейского языка употребляет слово «обморок», «кома», чтобы указать на то состояние, в которое был приведен Адам. «Кома» означает состояние бессознательности, состояние, при котором человек над собой не имеет власти, не имеет обычного сознания, в котором мы живем. И действительно, в своем роде оправданно переводить это как «крепкий сон». Но если обратиться к другим переводам, к Септуагинте¹⁹⁹, который особенно интересен, потому что это перевод на греческий с еврейского, сделанный до Христа и потому не окрашенный никакой про- или антихристианской тенденцией, то там употребляется слово «экстаз». (К слову сказать, славянский текст употребляет слово «исступление», которое означает точно то же, что «экстаз».) Вы можете спросить себя — и меня, — в чем, собственно, разница. В этом состоянии человек за пределами, вне себя или своего обычного, нормального состояния. Разница между крепким сном, комой и экстазом, исступлением очевидна. Кома, крепкий сон — это состояние, когда человек ниже себя. Он — физическое присутствие, но психически, духовно, психологически он как бы ниже собственного уровня. Нет сознания, есть лишь физическое, материальное присутствие. Если же употребить слово «экстаз», здесь тоже утрата самосознания, понятого как сознание себя, самососредоточенность, но здесь оно больше себя, а не меньше себя.

И рождение Евы есть событие, в котором Адам, достигший предела того, чем была незрелая еще сложность изначального человека, перерос себя, как бы стал больше, чем он был, или, вернее, стал более полно тем, чем он был. Но такую полноту невозможно содержать в пределах одного человеческого существа, и возникает в бытие Ева. Элизабет Бер-Сижель в одной статье говорит как бы шутливо (она слишком скромна, чтобы облечь это в богословское утверждение): если можно сказать, что человек — венец животного мира, то почему не сказать, что женщина — увенчание мира человеческого? В такой форме, я думаю, это не совсем удовлетворительно. Но я думаю, совершенно удовлетворителен тот факт, что с возникновением Евы, с рождением Евы от Адама или, если предпочитаете, с высвобождением двух потенциалов, человек достиг своей полноты, своего совершенства. Он стал тем, чем должен был быть.

Английские слова man и woman удобны для того, чтобы сказать: это кость от кости моей, плоть от плоти моей. Она назовется woman, потому что взята от man. На еврейском языке это слова «иш» и «иша», и можно видеть, что тот же параллелизм существует и здесь. Она не полностью отличное, иное существо. Она существо, которое есть женственность мужеского, тогда как он — мужественность женского. Это не новое имя и не имя, подобное тем именам, которые Адам дал всем другим тварям. Он впервые осознал, что он — это он, и она — это она, но притом он и она являются в двух лицах единой человеческой реальностью, переросшей начальное недифференцированное состояние и достигшей новой полноты, нового исполнения.

И здесь мы можем вернуться к тем словам, когда Бог говорит: Создадим человека по образу Нашему. В прошлый раз я подчеркивал тот факт, что Бог говорит во множественном числе, и здесь мы видим, что это множественное становится видимой, сотворенной реальностью: Триединый Бог и двоица, которая впоследствии разовьется в человечество, в единство во множественности, как Бог Един в Трех Лицах. И вместе с этим это не два противополагаемых индивидуума. Это не сотворение существа, которое может осознать себя как чуждого, отчужденного, полностью отличного от другого. Это не начало разделенности, как бы атомизации человечества, это установление лицом к лицу двух лиц, законченных, хотя все еще призванных развиваться, расти, созревать, выполнить многосложную судьбу человечества тем же образом, каким все сотворенное развивалось, созревало и ожидало своего исполнения. Адам мог теперь сказать «ты», и Ева могла сказать «ты» существу, которое одновременно не было им или ею, и все же дивным, неизреченным образом было им или ею. Глядя друг на друга, они видели свое отражение и откровение одного другому. Они видели друг друга не как чужаков, но также и не как зеркальное отражение, как нереальность. Друг во друге они могли созерцать собственную реальность со всей «густотой», со всей убедительностью реальности. И потому что было такое восприятие, потому что для Евы Адам был каким-то образом ею самой (я подчеркиваю «каким-то образом») и соответственно Адаму Ева была каким-то образом им самим, они могли видеть друг друга нагими и не стыдиться: стыд приходит, когда два существа смотрят друг на друга как на чуждых, разных, как на чужаков, не только отличных, но чуждых.

Выше, в 18-м стихе, мы читаем: И сказал Господь Бог: нехорошо быть человеку одному. Сотворим ему помощника²⁰⁰. Опять-таки эта фраза может привести в недоумение, потому что когда мы слышим «помощник», мы воспринимаем, что это означает попросту: кто-то, кого можно послать с поручением или кто может выполнить нечто под руководством или по приказанию. Существуют переводы, передающие иной нюанс, другое значение. Это значение в следующем: «создадим кого-то, кто будет стоять плечом к плечу, лицом к лицу с человеком, с Адамом». «Плечом к плечу» означает равенство без подчеркивания верховенства или подчиненности. Это обозначает двух совершенных партнеров, напарников. И есть переводы, употребляющие самое это слово «партнер», «напарник». «Лицом к лицу» означает, что, глядя друг на друга, они видят свою собственную полноту в другом. Экстаз, который описан в стихе 21, есть это ви{'}дение одного и другого, ви{'}дение друг друга и пребывание в этом общении зрения — и я не говорю о глазном зрении, но о внутреннем ви{'}дении — будучи за пределами самих себя и единосущно друг со другом. И вот почему стих 24 говорит: Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть, где «одна плоть» не означает тело, но единое существо.

На этом я закончу свою беседу. В следующий раз я буду говорить о Древе Познания и Древе Жизни, о падении и его последствиях и, вероятно, коснусь ряда вещей, связанных с Воплощением, со Христом. И на этом закончатся эти три беседы, неполные, потому что я хотел бы пойти за пределы этих вопросов, к другим элементам соотношения между мужчиной, женщиной, Богом, падением, спасением и их судьбой, но это можно будет, может быть, сделать в другой раз²⁰¹.

Ответы на вопросы

Разве не вытекает из слов Писания, что женщина сотворена из сущности мужчины?

Если позволите начать слегка неблагочестиво, я вспомню мать отца Сергия. Она яростно стояла за Устав, Типикон, Правила, и в какой-то момент прямо-таки умирала от сердечной слабости, потому что запостилась до того, что ее организм сдавал. Доктор обратился ко мне: «Можете ли убедить ее что-нибудь есть?». Я подумал и сказал, что попробую. И сказал ей: «Мать Алексия, вы исключительно хорошо готовите. Как вы думаете: можно ли сделать мясо из овощей?». Она посмеялась надо мной и ответила: «Отец Антоний, что за глупость. Конечно же нет!». И я сказал: «Тогда ешьте бифштекс, потому что корова ела траву и сама не может быть ничем иным, как травой». И мне кажется, такого рода сотворение из мужеской сущности женский сущности было бы вмешательством Творца в Божие творение, было бы отрицанием того, что Он создал первоначально. Так что я больше верю в такой расцвет и разделение на две половины, которые не расстаются, — они разделяются, приобретают собственное бытие и тем не менее едины, как две половины одной реальности, как говорит Шопенгауэр, одна личность в двух лицах. Каждый сам по себе — полное лицо, но вместе они — одна личность.

Лет двадцать назад у меня был разговор в Женеве за чаем с двумя русскими епископами и одним богословом и еще кем-то о возможности или невозможности рукоположения женщин. Разговор был долгий, представлялись всевозможные доводы. И когда в конце разговора оказалось, что от доводов ничего не осталось, в качестве конечного, окончательного ответа я услышал: «Этого никогда не было в прошлом и, значит, никогда не будет в будущем». Это очень неубедительно. И к какому бы выводу мы ни пришли, его невозможно строить на такого рода логике. Так что мы должны думать и думать, быть совершенно открытыми с тем, чтобы быть готовыми принять самый неожиданный вывод, принять самый неожиданный ответ, продумывая, вчитываясь в Писания, глубоко вглядываясь в личности святых и грешников, и т. д.

III

Во второй главе книги Бытия мы находим следующие слова: Произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла (Быт 2:9). И я хочу сказать нечто об этих двух деревьях. Я не собираюсь делать никаких мистических выкладок о них. То, что будет сказано, касается не столько деревьев, сколько того факта, что они приносят плод, и человек может есть от плода этого дерева, и что эти деревья дают познание добра и зла или дают жизнь.

Я хотел бы несколько остановиться на этой идее познания. Как мы познаем вещи? Мы познаем вещи, получая от них ведение и воспринимая это ведение. Мы познаем, воспринимая их сущность и отождествляя эту сущность с самими собой, но также в большей или меньшей мере отождествляясь с пищей, которую принимаем. Вы, может, помните старое высказывание немецкого философа-материалиста Фейербаха, который сказал, что человек есть то, что он ест. Можно продолжить эту мысль в христианских категориях (что, вероятно, глубоко бы его ранило), сказав: «Да, в это мы верим: вкушая Тело Христово, испивая от чаши Крови Христовой, мы становимся причастниками Христова человечества и Христова Божества. Мы становимся причастниками всего, что Христос есть и по человечеству и по Божеству».

И вот когда мы думаем о древе жизни и о древе добра и зла и о плодах их, перед лицом которых находился человек, мы можем думать в этих категориях: познание может быть приобретено причастностью к тому, что такое эти плоды. В том, что касается внешнего мира, наше познание его многосложно. Мы получаем ведение через наши чувства от всего, что нас окружает. Ведение это принимается, накапливается, неосознанно или сознательно обрабатывается, анализируется, организуется. И это восприятие проецируется на окружающий мир, придавая ему структуру, форму, смысл. И когда это произошло, опять-таки начинается как бы второе зрение. Мы видим, слышим, воспринимаем нашими чувствами новые вещи, принимаем их в сознание, перерабатываем, и внутри нашего сознания, так же как и в подсознательной жизни, они выливаются во все расширяющееся и углубляющееся познание. Но это расширяющееся и углубляющееся познание, то, как мы принимаем ведение о вещах, впитываем его, идентифицируем его, в данном случае очень важно. Дело было вот в чем: питаясь тем, что сообщал ему Бог, человек все более, со все большей глубиной, чистотой и совершенством становился причастником познания, которое Бог имеет о Себе, потому что Бог сообщал Себя и открывал Себя в этом даре Себя, но также узнавал и раскрывал значение и сущность собственной человеческой природы и сущности всего сотворенного мира. Бог в Своей мудрости был единственным, Кто знал до самого дна и глубины сущностную природу вещей. Оставаясь единым с Богом, Адам мог называть по имени твари Божии изнутри своей причастности Ему. Наше призвание — быть причастными Богу силой Святого Духа и нашим единством со Христом таким образом, что однажды — и это слова апостола Павла — мы познаем Бога, как мы познаны Им (1 Кор 13:12): взаимное знание сопричастности.

И это было предложено человеку: быть причастным Божественному познанию, быть причастным Божественной жизни, коротко говоря, быть причастным Богу таким образом, чтобы все познание, которым Бог обладает и какое может сообщить, было разделено человеком. Это познание преображало его, вело к той полноте, которую я только что описывал, позволяло ему познавать так, как он сам познан, или вело к состоянию, о котором Апостол говорит: Бог будет все во всем (1 Кор 15:28).

Но есть другой путь, которым человек может познавать тварный мир: погружаясь в него, участвуя с тварным в его тварности. Это, я думаю, означает образ плода от древа познания: познание тварного вне Творца, познание тварного не только как тварей, но тварей все еще в становлении, все еще в формировании, все еще несовершенных — не в том смысле, что в них была трещина, но было еще несовершенство, они еще не были тем, чем были призваны стать.

Вы помните, что призвание человека, который принадлежит одновременно Божественному миру и материальному миру, было — через познание имен всех тварей, то есть их сущностного бытия, — вести их в глубины Божии, сделать так, чтобы они также участвовали в тайне Божией. Таким образом, у человека был выбор. Дар свободы есть страшный дар, потому что он позволяет человеку разрушить себя и повлечь за собой в разрушение весь мир, который ему поручен. Но в то же самое время этот дар свободы и эта возможность выбора есть абсолютное условие для реальных взаимоотношений, тем более взаимоотношений любви. Святой Максим Исповедник в одном из своих сочинений сказал, что Бог может все сделать, кроме одного: Он не может заставить человека любить Его, потому что любовь — это высшая свобода.

Итак, человек стоит перед двумя возможностями познания: с одной стороны, погрузиться в Бога, общаться с Ним, уходить все глубже в Божественную тайну, в свет Божий и во тьму Божию и, с другой стороны, пытаться приобрести познание тварного в категориях общения, погружаясь полностью в тварное помимо Творца. Вот выбор. Можно было ожидать, что по спонтанному движению человек без колебания последовал бы зову Божию, зову любви, рванулся в Божественную открытость, последовал из света в свет, из сияния в сияние, из славы в славу.

И это выражено с большой силой в одном из Ветхозаветных чтений о Христе, где нам говорится, что Дева родит сына, Сына, Который будет Эммануилом, Богом среди нас, и Который, прежде чем различит добро от зла, изберет добро. Этого нет в классической английской версии, но есть в тексте Септуагинты¹⁹⁹ (Ис 7:15—16). Да, перед Сыном Божиим, ставшим Сыном Человеческим, в Его человечности, которая с первого момента была исполнена Божества, стоял выбор, но Он избрал без колебания или ошибки путь Жизни, общение с Отцом, единство с Ним. Но Адам первых дней творения был еще незрелым, и чтобы достичь святости, которая есть попросту зрелость, чтобы перерасти свою невинность в общение со святостью Божией, должен был сделать выбор. Иначе он был бы просто вовлечен в святость помимо собственной свободной воли.

И тут мы видим внешнее воздействие — сатаны, врага, дьявола, представленного здесь змием. Человек не отвернулся бы вольной волей от любви, не будь он обманут. Сатана есть враг, тот, кто лжет. Он — лжец par excellence²⁰². Он обманщик, и он тоже тот, кто убивает. Трагедия лжи не заключается в том, что наше познание неточно и тем самым неточно все наше внутреннее отношение к вещам, трагедия лжи заключается в том, что паутина лжи создает нереальный мир, мир, который не существует, куда попав, жертве лжи остается только умереть, потому что жить можно лишь причастием к реальности и участием в жизни реальности. Но чем больше мы уходим в нереальность лжи, тем больше мы углубляемся в ситуацию, в которой не может быть жизни, только смерть. Но для того, чтобы быть действенной, ложь должна представлять видимость правды. Поэтому змий говорит Еве: да, Бог сказал вам, чтобы вы не ели плодов этого дерева, потому что вы тогда станете, как Он, зная добро и зло (Быт 3:4).

Бог призвал Адама и Еву, призвал человека в полноте его существа, человеческого существа, стать участником Его природы, быть участником того, что Он есть. Ветхий Завет провозглашает: вы боги (Пс 81:6). Поэтому змей не подсказывает человеку взбунтоваться. Змей подсказывает, что они могут выполнить намерение Самого Бога, вкусив плод древа познания, — и тогда они обретут познание. И вместо того чтобы погрузиться в Бога и сказать: «Уйди от меня, сатана», Адам и Ева принимают ложь наивно, в простоте, но ошибочно и тем самым теряют возможность быть полностью в Боге и погружаются в материю, в сущность мира, но без Бога, — не то чтобы материя была без Бога, но они входят в нее обезбоженными.

Очень важно нам понять, что случается дальше, не только с точки зрения взаимоотношений между Адамом и Евой, но с точки зрения взаимоотношений между мужчиной и женщиной, с точки зрения взаимоотношения между всеми людьми, когда, как со всеми нами случается, мы потеряли Бога в большей или меньшей мере. Ева оборачивается к Адаму и вовлекает его в трагедию, на пороге которой находится сама. Я говорю «на пороге», потому что если вы согласились с тем, что я сказал в прошлый раз, что сотворение Евы, рождение Евы было расцветом полного человеческого существа, исполнением человека, тогда вы поймете, что одна из половин не может погибнуть без другой. Одна из половин не может быть вовлечена в глубины материальности без другой, которая не может сделать ничего иного, как разделить то, что случилось с первой, потому что они — одно. И Адам не может сделать ничего другого, кроме как согласиться быть заодно с ней, на лучшее или на худшее, или же героическим жестом обнять ее и привести ее перед Бога и сказать: спаси нас, мы погибаем… И я сознательно употребляю множественное число: спаси нас — потому что никто из них не может погибнуть без другого, не потому что они — одно в механическом смысле, но потому что они — одно существо и не могут быть разделены, ибо связаны экстазом рождения, видением цельности и любовью.

Затем случается следующее: Бог предстает перед ними. Адам и Ева прячутся от лица Божия, потому что впервые они отвернулись от Него и искали знания жизни вне Его, даже не в самих себе, но в материальности этого мира, из которой они возникли с такой славой. Где ты, Адам? И Адам отвечает: я наг, и я спрятался (Быт 3:9—10) (к этому я вернусь через минуту). Он спрятался, потому что, согласно канону святого Андрея Критского²⁰³, он больше не облечен славой, сиянием благодати; он больше не в том сиянии, которое покрывало его наготу. Он наг. Ничто не закрывает его от зрения Евы, и ничто не защищает ее от глаз Адама. И они чувствуют, что теперь ничто не защищает их от взора Божия и от всего тварного.

А кто сказал тебе, что ты наг? И тут начинается процесс, который повторяется во всех человеческих ложных взаимоотношениях: процесс «козла отпущения». Адам говорит: Жена, которую Ты дал мне, дала мне есть от этого плода. Тут двойное обвинение: он выдвигает свою напарницу в падении как виновницу, как непосредственную причину, и он обвиняет Самого Бога как первопричину падения. Ты дал мне эту жену, она дала мне этот плод: на ней ответственность за наше теперешнее положение, но вся ответственность на Тебе. Не Ты ли ее сотворил? Не Ты ли посадил в саду это проклятое древо познания? На ком же вина?.. И Господь не защищается, Он принимает унижение, оскорбление, обвинение. Он обращается к Еве и говорит: кто сказал тебе? И снова: змей. Змей не существовал бы, если бы Ты не сотворил его, — эта тварь, которая ползет по земле, которая не может подняться над прахом, эта тварь, которая не знает ничего, кроме праха. Ты сотворил его, и он теперь низвел нас на свой уровень, уровень творения, но творения, воспринятого без Тебя.

Но как это могло случиться? Что случилось между Адамом и Евой, между Богом и человеком? Человек знал Бога ви{'}дением. Он знал Его, как говорит Евангелие от Иоанна, как Свет (Ин 1:9). Он знал Его как Того, Кто призвал его в жизнь актом любви. Он знал Его как Того, Кто давал ему Себя неограниченно, радостно. Он знал Его как расцвет жизни, как видение красоты, как ключ гармонии всего тварного. В каком-то смысле у человека не было имени для Него, у него был только опыт Его. Слово «Бог» на английском языке происходит от готского, до-германского корня, который означает: «Тот, перед Которым падаешь ниц в поклонении». Это не имя, это опыт. То же происхождение можно вывести греческому слову Teos. Вместе с тем у Него как бы другое имя или Он переживается как другой опыт: Он — Тот, Кем все сотворено, все вещи сотворены и существуют в Нем, через Него. Вне Его тварь не существует, не живет, не развивается, не растет, не созревает, не преображается.

Вот что знал человек о Боге в начале, когда не был ничьим пленником, когда обладал всецелым пониманием, родившимся из опыта и из встречи. И, с другой стороны, может быть, позволительно сказать, что Бог был для человека единственным предельным «Ты», то есть бесконечно близким и предельно иным. Это равновесие между совершенной близостью и совершенной инаковостью и было совершенным равновесием отношений. Вы знаете, что случается когда мы хотим в совершенстве увидеть статую или любое произведение искусства, или предмет, лицо, дерево. Мы должны занять в пространстве идеальную точку — ту точку, с которой мы можем видеть как можно более совершенно целое и вместе с тем как можно более совершенно любую деталь. Если мы слишком приблизимся, мы потеряем целое, если отойдем слишком далеко, мы потеряем детали. Когда мы слишком близко, мы видим только текстуру камня. Когда мы слишком далеко, мы видим только бесформенную массу. Но есть точка, которая есть и совершенная близость, и совершенное отстояние. Это я имею в виду, когда говорю о восприятии предельной, совершенной инаковости Бога и в то же время о Его совершенной, предельной близости. То же могло быть верно во взаимоотношении между Адамом и Евой. Когда, будучи в исступлении, Адам как бы родил Еву и оказался лицом к лицу с ней, он не увидел ее как эманацию своего существа или свою проекцию, он увидел ее как полноценную личность с полной и совершенной инаковостью и одновременно настолько единую с ним, что она была на тварном уровне «ты». Бог — «Ты» на Божественном уровне.

В момент падения, потеряв эту приобщенность к Богу, мужчина оказывается в совершенно новой ситуации по отношению к женщине, и vice versa, она по отношению нему. Они больше не видят друг друга едиными в Боге и едиными в благодати, они видят друг друга как иного. Один древний писатель говорит, что до падения Адам мог смотреть на Еву и сказать: она — мой alter ego, другой я сам, и Ева могла сказать то же. С падением связь нарушена. Они смотрят друг на друга и каждый говорит: я — ego, я — это я, а вот alter, другой. Возможно, этим объясняются подлинно трагические слова, которые Бог произнес, когда совершилось падение: Вот, человек стал как Один из Нас… Он больше не по образу Святой Троицы, двоица, два во едином. Да, их двое, но единство утрачено. И все-таки образ Божий, запечатленный однажды в человеке, не разрушен. И все-таки взаимоотношение мужчины и женщины, как бы оно ни было повреждено, остается как несовершенная любовь, несовершенное единство, которое нашло выражение в другом трагическом слове Божием: И влечение твое будет к твоему мужу, и он будет господствовать над тобой (Быт 3:16).

Что-то аналогичное в тех же самых категориях мы находим в Афанасиевом Символе веры, когда святитель Афанасий говорит о Лицах Святой Троицы: Отец есть Бог, Сын есть Бог, Святой Дух есть Бог, однако не три Бога, но Один Бог²⁰⁴. А тут перед нами встает ужас двоих, которые остаются подлинно человеками, но поврежденными. Ничто не может стереть образ Божий. Ничто даже не может разбить единство, существующее между ними, хотя и с трещиной. Они — как треснутое зеркало, но они все же отражение Бога Единого в Троице.

И вот наше положение. Они обнаруживают, что наги. Утрачена слава Божественного общения, приобщенности, утрачено также ви{'}дение друг друга как совершенной и полноценной личности. Они видят друг друга как иного. Это — начало трагедии, потому что дальше трагедия будет возрастать, разрастаться. Ева родилась от исступления Адама. Каин, их перворожденный ребенок, родится, когда Адам познает свою жену. Экстаз означал быть вне себя, «познать свою жену» означало самосознание в пределах тварного: самосознание без предварительного экстаза. И перворожденный после падения — Каин.

На этом я закончу свою беседу, и в следующий раз я хотел бы рассмотреть разные стадии распада взаимоотношения между мужчиной и женщиной и последствия этого распада: убийство Авеля Каином, убийство Ламехом своих врагов и так далее.

Ответы на вопросы

Для начала я вернусь к вопросу, который был мне поставлен в разговоре и на который я не стал отвечать в частном прядке. Мне было сказано, что я как будто принимаю сказанное в начале книги Бытия как факты. Разве это не миф?

В нашем разговорном языке мы называем мифом что-то неправдивое. Технически говоря, значение слова «миф» не таково. Отец Сергий Булгаков, говоря о начале книги Бытия, сказал, что это следовало бы назвать метаисторией — в том смысле, что речь идет о действительных событиях, но они принадлежат миру, которого больше не существует, и выражены на языке того мира, в котором мы живем. Мы ничего не знаем о том мире, который был до грехопадения, но знаем о основоположных событиях, которые описаны в Библии: творение мира, сотворение Адама, рождение Евы, грехопадение и его последствия. Наше историческое знание начинается с конца Райского сада. Но я отношусь ко всему предшествующему как к выражению в терминах падшего мира того, что происходило прежде падения. У нас нет языка, на котором говорить об этом, нет ни образов, ни знания.

С другой стороны, совершенно ясно, что язык, на котором говорится об этом периоде, не мог быть языком этого периода. Вот для примера: Господь говорит: Если съешь этого плода, смертью умрешь (Быт 2:17). Бог не мог так сказать, пока смерти еще не было, это было бы бессмысленно. Но это единственный способ для нас передать это событие или понять, что Бог сделал некое предостережение. Так что термин отца Сергия Булгакова, «метаистория», мне кажется очень подходящим. Это история в том смысле, что то, о чем идет речь, действительно происходило, но это не описание, как именно оно происходило, не отчет, не дословная передача того, что было сказано. И однако, оно передает действительные события. Вот все, что я могу сказать об этом, и вот почему я говорю об этом реалистично, не воображая, что был сад, было два дерева и т. д., но переводя все в те выражения, которые я употреблял.

Существование зла в мире — один из трудных вопросов для верующего…

Библия не дает нам описания, как возникло зло. Но мы верим, по слову Писания, что Бог зла не сотворил (ср. Прем 1:14). Зло не есть альтернатива добру, которое сотворил Бог. Возвращаясь к тому, что уже было сказано: когда Библия говорит о дереве познания добра и зла — такое словоупотребление было бы невозможно тогда. Объяснения этому даются разные. Во-первых, высказывается предположение, что помимо материального мира, который мы знаем, и человека, Бог сотворил мир духов, ангелов. Мы применяем к ангелам Божиим — а теперь и демонам — слово «дух», то же самое слово, которое относим к Богу: Бог есть дух (Ин 4:24). Но это слово невозможно понимать одинаково в обоих случаях. Когда мы говорим «Бог есть Дух», мы хотим сказать, что в Нем нет ничего материального. Когда мы говорим об ангелах или демонах как о духах, мы говорим, что он созданы из чего-то гораздо более тонкого, чем мы, что по сравнению с нами они — точно ветер по сравнению с камнями. Ветер тоже материален, и однако в нашем восприятии он — нематериальная реальность. Есть замечательное место в рассказе Эдгара По «Магнетическое откровение»²⁰⁵. Там человек приведен в состояние магнетического сна, и его спрашивают: «Что ты видишь?». Он отвечает: «Я вижу Бога». «Он — чистый дух?» — «Нет». — «Ты хочешь сказать, что Он материален?» — «Нет». — «Тогда что же Он такое?» — «Он — за пределом и материи и духа». И я думаю, в этом отличие Бога от тех, кого мы называем духами Божиими.

Были сделаны разные попытки объяснить, каким образом ангелы, созданные совершенными — не в том смысле, что они уже достигли полного совершенства, но в том, что они были созданы без изъяна, — превратились в злые существа. И объяснения эти, если не ошибаюсь, делятся на две категории. Одна теория предполагает, что ангелы Божии были поставлены перед видением человека, его призвания стать причастником Божественной природы и того факта, что Сам Бог приобщится тварности чрез вочеловечение. И они оказались не в состоянии принять такое видение. Они восприняли это как кощунство: Бог не может там поступить, Бог — сама недостижимая святость, Он не может соединиться с тварью, и тварные существа не могут возвыситься до такой степени причастности тому, что есть Бог. Они усомнились в Боге и отвергли Его волю. Это один способ описать грехопадение. Другой относится более непосредственно ко Христу: им дано было увидеть, как Сын Божий распинается на кресте и умирает. И это так их потрясло, что опять-таки они это отбросили со всем своим пылом. В обоих случаях можно сказать, что их пыл был благороден, но подорвал их цельность, потому что не был уравновешен, откорректирован безграничной верой, то есть доверием к Богу и Его Премудрости.

Еще одно представление о падении ангелов состоит в том, что после сотворения человека они обнаружили, что человек должен стать другом Божиим, и пришли в ужас от того, что не они будут самые близкие к Богу существа, несмотря на то что их природа столь утонченная и они так близки к Богу.

Есть и другие теории. Одна из них мне представляется наиболее убедительной, хотя я не думаю, что хоть какая-то теория полностью соответствует истине. Я не могу вспомнить, кто из писателей древности указал в этом направлении и кто позднее развил его мысль, поэтому я изложу вам эту теорию собственными словами.

И в отношении человека, и в отношении всех тварных существ можно по справедливости сказать, что они были сотворены без порока, без примеси зла, несовершенства, но все они были призваны к еще большему совершенству. Ангелы Божии должны были возрастать от славы в славу, от совершенства в совершенство, пока их приобщенность Богу не станет столь полной, сколько это возможно для твари. Но в процессе такого возрастания две вещи должны были происходить: на каждом этапе — и это относится к нам так же, как к ангелам Божиим, — перед нами, перед ними открывалась возможность возрастания от великолепия к большей красоте, от славы к славе, от полноты общения к большей приобщенности, но на каждом этапе, чтобы достичь следующего, тварь должна была отказаться от уже достигнутой, уже имеющейся полноты и красоты. Надо было твари быть готовой как бы расстаться с тем, что уже так прекрасно, так совершенно, чтобы двинуться дальше в неведомое, перейти от относительного света сегодняшнего дня к тому, что пока представляется тьмой, неведомым. И в какой-то момент некоторые из ангелов достигли такой степени, такого уровня красоты, гармонии, что почувствовали: как можно расстаться с этим и идти далее в неведомое? Что если я потеряю всю это великолепную красоту и окажусь лишенным ее, и не приобрету ничего взамен? И в тот момент, когда они засмотрелись на себя, вместо того чтобы перенести взор с себя на Бога, устремляться к Богу, когда стали, остановившись, заглядываться на себя, они отпали от полноты приобщенности, того уровня полноты, которого уже достигли.

До известной степени можно провести аналогию с началом Евангелия от Иоанна, когда нам говорится, что Слово было у Бога и Слово было Бог (Ин 1:1). В греческом тексте слова, переведенные «было у Бога», προς τον Θεον, означают «к Богу». Это динамичное устремление как бы от Себя к Отцу. И этот отказ от себя, забвение о себе и порыв, устремленность к Тому, Кто Единственный — полнота, совершенство, жизнь, красота, — трагический акт, потому что он означает забыть себя, умереть себе, чтобы жить Богом и в Боге.

Вот некоторые из объяснений, которые были даны падению ангелов, и Библия ставит нас перед фактом, что есть ангелы света, есть ангелы тьмы, есть враг, противник. Может быть, стоит упомянуть, что падший архангел был Люцифер, ангел света, тот, кто достиг наибольшего совершенства, наивысшей красоты, кто, оглядываясь вокруг, не видел никого, с кем бы он мог сравниться, кроме Бога. И он застыл в плену собственной красоты и, подобно Нарциссу из греческой мифологии, умер в самосозерцании.

Почему змей обратился к Еве, а не к Адаму? Изображает ли это ситуацию так, что женщина более открыта?

Я только и делаю, что признаюсь, что не могу ответить на ваши вопросы. Я пометил себе вопросы и постараюсь не только продумать их, но и почитать — только думать недостаточно, и попытаться понять, потому что мне никогда не случилось задаться этим вопросом. Мне кажется, слишком легко исходя из ситуации настоящего дня, сегодняшнего ви{'}дения мужчины и женщины делать заключения, проецировать их назад. Поступать так очень опасно, потому что это приведет к тому, что мы внесем в до-греховный период понятия и категории нашего сегодняшнего времени. Так что я хотел бы поступить с осторожностью, а не отвечать немедленно. Я постараюсь найти ответ, то есть не выдумать его, но действительно найти сколько-то честный ответ.

Библия говорит о змие. Насколько буквально это можно толковать?

Что касается этого пункта, я не стал бы отчаянно цепляться за текст и говорить, что то была действительно змея, змей. Змей представляется существом, которое ползает в прахе, неспособно подняться, его движения извилисты, оно жалит смертельно: эти свойства и были спроецированы на несчастную тварь как наиболее соответствующий образ. В других местах Священного Писания и в творениях отцов и в богослужебных текстах говорится не о змее как гадюке или гремучей змее, а о большом драконе, чудище, с мыслью, что это существо несет разрушение, полностью погружено в материальность.

Здесь змея — образ, если хотите, икона падшего ангела. Невозможно думать, что было существо вроде наших теперешних змей, совершенно злое. Но в падшем мире, где писалась Библия, змей олицетворял убийство и разрушение, и потому был взят таким прообразом. Вспомните, например, рассказ о казни змеями (Чис 21:6—9). В мире, в котором жили евреи, змеи были одной из главных опасностей, они несли смерть, и поэтому когда им понадобилось описать искусителя, разрушителя, они воспользовались тем образом, который был доступен, под руками, так сказать.

То есть это был один из «зверей полевых», это образ?

Мне представляется трудным перейти какой-то рубеж, потому что мы переносим на многое готовые образы. Например, если мне скажут «гиена», я немедленно вижу нечто вероломное, предательское: посмотрите только, какая у нее походка. На самом деле, когда мы видим вероломного, неискреннего человека, который движется вкрадчиво, мы говорим: вот, вот! — и проецируем неискреннего человека на несчастную гиену, которая никак не виновата в том, что у нее передние лапы короче задних. На какой-то ступени символы и образы уже не действуют. Они что-то указывают, дают намек, и это все, чем они могут нам помочь. Опять-таки змей назван «хитрым». Если взять староанглийский язык, «хитрый» имеет не то значение, какое имеет сегодня. О Боге говорится, что Он «хитрый»: это просто значит, что Он творческий, изобретательный²⁰⁶. В этом отношении приходится быть осторожным со словами.

Сегодня я буду говорить на тему, которая, мне кажется, важна для того, чтобы мы могли продумать вопрос отношений между мужчиной и женщиной в истории после падения и во Христе как эсхатологическом явлении, то есть в ситуации, получающей разрешение во Христе и через Христа, уже развивающейся и ожидающей своего свершения.

Во второй главе книги Бытия нам говорится, что в седьмой день Бог почил от дел Своих (Быт 2:2). Означает ли это просто, что Он бросил мир на произвол судьбы? Совершенно очевидно — нет, потому что в этот день Он поручил мир заботе человека. Человеку было заповедано трудиться над садом Едемским (Быт 2:15), и ясно, что сад — это не место, не физическая местность, это взаимоотношение, это стояние по отношению к Богу и к тварному миру. Человек был поставлен вождем всего космоса из материальности в духовность. Венский Кардинал Кёниг написал небольшую книжку, которая называется «Час Человека», именно на эту тему: о том, что в седьмой день Бог поручил человеку продолжить и завершить Его труд. И вся история является этим седьмым днем, пока не придет время, когда в восьмой день Господь Иисус Христос вернется судить живых и мертвых, когда созиждется новое небо и новая земля и начинается новое время (2 Пет 13:3; Откр 21:1).

Для того чтобы вести тварный мир к его назначению, человек должен был глубоко погрузиться в Бога, во всецелое общение с Богом, обнаружить в этой тайне общения замысел Божий, различать пути Божии и вести всякую тварь к исполнению, которое задумал Бог, и которое, как логос, пребывает в сердце всякой твари и всего космоса. Это предполагало единство с Богом, все возрастающую приобщенность и врастание в Бога.

Мы видели, как этот план был не то что побежден змием, но столкнулся с противодействием змия. Я уже упоминал в прошлый раз, что образ змия важен тем, что змий представляется на взгляд как тварь, знающая только прах, он от праха питается, никогда не может подняться над прахом, извивается в нем, никогда не движется прямо, и в опыте человека он является смертоносным присутствием. Падение человека было действием обольщения сатаны, врага. Вы знаете, что слово «сатана» на еврейском языке означает «обвинитель на суде». Но тем самым он также и враг — враг Божий, враг человека, враг жизни, враг всего, что задумал Бог, враг Божией реальности.

А греческое слово, которым Септуагинта заменила слово «сатана» — diabolos, состоит из двух корней: один из них означает того, кто разбрасывает в разные стороны. Он — тот, который рассеивает и разделяет. В этом смысле как враг он с ложью пришел в сад, в гармонию единства между Богом и человеком и в полную гармонию и цельность творения. Он не звал человека восстать против Бога, потому что связь любви и доверия, существовавшая между Богом и человеком, не потерпела бы такого прямого нападения. Он только употребил самые мысли и заветы Бога, чтобы обмануть человека. Человек был призван войти во все возрастающее единение с Богом. И вот что предлагает змей: почему бы не сократить путь? Почему бы не применить ваш ум, вашу изобретательность, ваше творчество, чтобы достичь немедленно и прямо того, чего Бог хочет, чтобы вы достигли? Ведь Он хочет, чтобы вы достигли этого, и оставляет вас свободными найти путь… Тут змий привносит ложь и действительно является лжецом par excellence.

У нас есть тенденция преуменьшать значение лжи, потому что наша жизнь состоит из приближений, из компромиссов. Но ложь в своей основе, по существу, это попытка, удачная или нет, всецелая или частичная попытка заменить реальность миражом, чем-то, что не вполне реально и не вполне истинно. И в конечном итоге, совершенная ложь заключается в том, чтобы создать несуществующую, призрачную реальность и втянуть в нее живые твари, которые обнаружат, что в этом мираже нет воды, чтобы напиться, нет оазиса, где бы укрыться от солнца, и что это место, где можно только умереть. И поэтому тоже он, лжец, зовется убийцей и отцом всякой лжи (Ин 8:44): не потому, что он предлагает нам ложь побольше или поменьше, но потому что он нас учит быть не вполне правдивыми. Ведь в корне всякой лжи лежит попытка создать нереальность для разрушения Божией реальности. Все, что Божие, все, что реальное, ложью подрывается.

И в результате оказалось, что, как я пытался показать в пошлый раз, человек, обманутый сатаной, вместо того чтобы возрастать в акте всецелой веры, всецелого доверия, всецелой самоотдачи, радостного посвящения себя Богу, повернулся для исполнения своего призвания к тому, что предлагал змей, к тому, что мы могли бы назвать естественными средствами: к разуму, к изучению тварного мира, вместо того чтобы врастать в разум Бога Самого. И в результате, отвернувшись от Бога, он все больше погружается, врастает в прах, из которого был взят. Вместо того чтобы участвовать в познании Бога, вместо прямого познавания изнутри Бога, он начал мучительно, с запинками познавать элементы этого мира уже не такими, какие они есть, но искаженными, больше не направленными динамично к их цели, — расстроенный, раздробленный, беспорядочный мир. И это разложение все время возрастало на протяжении первых эонов или столетий.

Библия рассказывает, как смерть постепенно овладела человечеством. Если вы посмотрите на поколение сынов Адамовых или на поколение сынов Сифовых, вы можете увидеть, как возраст каждого из них постепенно сокращается, будто смерть приобретает все большую силу, и жизнь становится короче и короче, во всяком случае, с нашей точки зрения (Быт 5). «Короче и короче» — очень относительное понятие, потому что самый молодой из них умер в возрасте примерно 960 лет. Налицо явное сокращение. Но это попутное замечание. Результат же этого разложения, этой раздробленности опыта, познания распространяется на всякую тварь в тварном и нетварном мире, постольку поскольку в это замешан человек, — и когда я в данном случае говорю «человек», я имею в виду «мужчина и женщина», anthropos, всецелое человеческое существо.

Прежде всего — отношение с Богом. Вместо все возрастающего приобщения, жизни все более и более общей, приобретения все больше и больше разума Божия и познания путей Божиих, которые повели бы все творение к его исполнению, Бог в человеческом опыте становится внешней величиной. Это трудно себе представить воображением, но думаю, что можно попытаться понять, что же случилось, при помощи слов.

В начале книги Бытия Бог как Творец называется словом Элогим. Это множественное от слова Эл, общего обозначения Бога, Божества. И это указывает на две вещи одновременно: есть Единый Бог, Который есть Бог, и этот Бог не есть арифметическая монада, но имеет сложность. Кроме того, отношения между человеком и Богом были отношением «я и Ты». Другими словами, они не нуждались в прилагательном, в описании. Человеческое «я» стояло перед единственным Другим, единственным «Ты». И в языках, где есть различие между «я» и «ты» (I и Thou), «Ты» употребляется, чтобы указать две вещи: тотальную, полную, предельную инаковость — и бесконечную близость. Предельную инаковость в том смысле, что он или она, кого я зову «ты», не есть я, не отражение меня, не порождение меня. Это «ты» существует в своей полноте помимо меня. Я нахожусь лицом к лицу с кем-то, кто обладает всецелым, полным, настоящим существованием в самом себе, самой себе. С другой стороны, «ты» прилагается только к самым близким людям, например членам одной семьи: к отцу, к матери, к брату, к сестре. И таким образом двое содержат эту тайну всецелой взаимной инаковости и единства в отношении, которое есть полное единство двоих.

И если мы постараемся представить себе, как это «я» и «ты» прилагалось к Адаму и Еве, мы можем представить их себе стоящими лицом к лицу с Тем, Чье державное творческое слово вызвало их в бытие. Они возникают из небытия, как я подчеркивал в своей первой беседе, чтобы оказаться лицом к лицу с Тем, Кто в акте любви возлюбил их в бытие, чтобы дать им Себя Самого неограниченно, всецело, и Кто принял их с той же полнотой, с какой давал Себя им, так, чтобы они были в Нем, и Он в них, в нас.

Но в то же самое время Он — Тот, Кто трансцендентен всякому представлению, Кого нельзя попросту рассмотреть, анализировать. Он познается как Тот, перед Которым склоняешься в почитании. Слово «Бог», как я указывал неоднократно, в германском корне означает того, перед кем простираешься в молитвенном поклонении. И то же самое можно проследить в одном из возможных ответвлений греческого слова Teos, которое может означать либо творца, либо просто того, перед кем преклоняешься.

И еще, когда думаешь о древних языках, которые, может быть, сохранили несколько больше, чем современные языки, окраску первозданного опыта, то существует санскритское слово bhága, означающее Божество, означающее: «вседовольный», тот, у которого есть все и который есть все. Так что это, может быть, и было восприятием, которое о Боге могло иметь Адам-Ева, зарождающееся или установившееся перед Богом человеческое существо.

Но что же случилось, когда человек отвернулся от Бога, от причастности Ему, то есть от единственного пути, которым можно познать Бога, и вернулся обратно в прах, откуда был взят? Первое, как говорит французский пастор Ролан де Пюри: отвернувшись от Бога, человек потерял Бога и мог только умереть, потому что отрезал себя от источника жизни. Второе: в этот момент установилось расстояние между ним и Богом. Было ли оно большое, маленькое, бесконечное — не важно. Это был раскол, разделение, и это тоже было отчуждение. Но по милости Божией, потому что Бог вложил в Свои твари логос, ДНК, искру Божественной мудрости, которая станет толчком в их продвижении к своей цели и своему исполнению, при этом отчуждении, при удалении человека от Бога, силой связи, сплоченности между Богом и человечеством, Богом и каждой из Его тварей оставалась отчаянная тоска по утраченному раю. По раю, опять-таки не как по месту, из которого можно быть исключенным, но как по взаимоотношению, которое пришло к концу и все же помнится в глубине души, во всецелом глубинном опыте каждой твари и человечества и передается из рода в род, из поколения в поколение как плач по совершенству, чувство утраты, желание снова встретить Того, Кто был покинут, предан, отвергнут, но Кого невозможно забыть.

И в этот момент мы находим нечто очень интересное в словоупотреблении о Боге. Все слова о Боге после падения — это слова, указывающие на расстояние. Я уже упомянул Эл и Элогим. Это слово, которым евреи обозначали богов языческого мира, ложных богов. Они были богами, просто потому что им поклонялись, им молились, их боготворили, потому что им приносились жертвы. Но то не был Бог, по Которому они тосковали. Они отвергали этих богов. Они считали их антибогами, бесовским присутствием, обманным отвлечением от реальности подлинного и единственного Бога. И затем стали употребляться другие слова: Всевышний. Всевышнего можно было обозначить либо словом, либо жестом. Еще в XIX веке в Сибири существовало языческое племя, у которого не было слова, обозначающего Бога, потому что они чувствовали, что невозможно употребить человеческое слово, чтобы обозначить всецелую святость, нечто, что было полностью, всецело Божественным. Когда в разговоре они хотели указать, что говорят о Боге, они делали паузу и поднимали руку к небу, чтобы обозначить Всевышнего, Того, Кто за пределом слов, выше всего.

И теперь еще одно чувство прибавилось к взаимоотношению с Богом: чувство расстояния, в котором присутствует чувство трепета, чувство Божественного, таинственного, чего-то слишком великого, чтобы ему предстоять, страх Бога. Вспомните слова Писания: Страшно впасть в руки Бога живого (Евр 10:31). Вспомните слова столь многих провидцев Ветхого Завета, которые говорили: увы, я видел Бога, я должен умереть (ср. Исх 33:20). Такая встреча несовместима с тем, чтобы продолжать жить жизнью падшего мира. Приходилось либо умереть и быть с Богом, либо умереть и быть отвергнутым и вступить в шеол, который был местом предельного и безнадежного отсутствия, разлуки.

И больше того: слово, которое мы употребляем в Библии — Иегова, Ягве, это не слово в том смысле, что так читаются четыре буквы: йод, ге, вав, ге (YHVH), которыми в Ветхом Завете обозначается Бог. Их нельзя прочитать и произнести, потому что среди этих букв нет гласных и нет возможности расшифровать слово. Было предложено несколько прочтений этих букв, но ни одно из них не достоверно. Но есть удивительный отрывок у еврейского писателя Маймонида, Моисея бен Маймуна, в Испании XII века, в котором он говорит две вещи. Он вспоминает рассказ о молодом ученике, который в присутствии своего учителя встал и начал молиться: «О Боже, Ты всесилен, Ты велик, Ты свят…» И учитель остановил его и сказал: «Перестань богохульствовать; как только ты прибавляешь еще одно прилагательное, ты уменьшаешь Бога, потому что ты Его ограничиваешь человеческими понятиями»²⁰⁷.

И развивая эту мысль, Маймонид говорит, что подлинное прочтение йод, ге, вав, ге было доступно только одному человеку в Израиле: то был Первосвященник текущего года, он знал, как произносить это слово. Во время великих богослужений, когда народ стоял в храме и возносил славословие Богу, приносил Ему жертвы, возносил молитвы, Первосвященник склонялся со своей галереи и неслышно произносил священное Имя. И, говорит Маймонид, это Имя, содержавшее в себе всю тайну Бога, недоступную больше ни для кого и которой обладал единственный человек — потому что Бог не мог оставить Свое творение, — это Имя текло, как кровь, через молитвы народа. И эти молитвы, которые были, как мертвая плоть, становились живым телом, трепетали жизнью и восходили к престолу Божию силой, животворящей силой Животворящего Имени Того, Кто есть Господь, Кто есть Всевышний, но Кто, в то же самое время, словами более позднего писателя, ближе к человеческой душе, чем душа к самой себе.

Но это расстояние между Богом и человеком создавало также искушение, то же искушение, которое рождается вхождением в материальность и отождествлением себя с материальностью все больше и больше и больше: желание достичь Бога теми же естественными средствами, которые человек старался приложить, чтобы постичь тайну тварного мира, хотя ее можно было найти только в сердце Бога, только в разуме Божием и никак иначе. История Вавилонской башни — образец этого. Человечество хотело достичь Того, Кто назывался Всевышним, Того, Кто жил на небесах, Того, Кто был над всем. И люди начали строить башню, которая достигла бы небес. Была ли это физическая башня или интеллектуальная попытка достичь выше и выше и выше, в бесконечность, где пребывает Бог, — неважно. Важно то, что это была попытка человеческими, земными, тварными средствами выйти за пределы тварного к Творцу, вырваться в запредельность.

Что же тогда случается с человеком? Опять-таки мы можем узнать что-то из употребляемых слов. В начале книги Бытия нам говорится, что Адам был сотворен из земли, из праха земного. Позже, когда после падения Господь говорил с ним, Он сказал: Земля ты еси, и в землю отыдешь (Быт 3:19). И Адам вошел в историю как Адам. Его имя — «прах». Это не имя его призвания, это не имя, которое Бог произнес, чтобы вызвать его из небытия и поставить на нескончаемый путь общения с Ним. Это описательное имя того, что случилось с ним. «Земля еси» — вот имя Адама в истории.

И затем, когда мы думаем о Еве, то во второй главе книги Бытия мы видим, как Адам говорит: Она кость от кости моей, плоть от плоти моей. Она будет называться женщина, потому что взята от мужа (Быт 2:23). Она будет иша, потому что взята от иш. Она будет называться она, потому что взята от он, — все это аналогии слов. И она перестала быть она, потому что перестала быть ты, что в тварном мире противоположно я, которое есть Адам, и vice versa. Она получает имя: она названа Евой, но получает это имя, когда ее перворожденный приходит в мир. Она называется Евой, что происходит от еврейского слова, означающего «жизнь». Она — источник, начало жизни в тварном мире по линии человечества.

Когда они были «я» и «ты», они видели один другого как alter ego, другой я сам. Я цитировал вам писателя древности, который сказал, что после падения каждый из них воспринимал самого себя, самую себя как ego, я, как противоположность alter, другой, другая. До этого они могли смотреть друг на друга и видеть друг друга в славе совершенной красоты. В «Войне и мире» Толстого есть удивительный отрывок, он не предназначается быть толкованием книги Бытия, но является удивительно вдумчивым комментарием на видение любви. Нам говорится, что Пьер видел себя отраженным в глазах Наташи, но свободным от всего, что в нем было дурного. Ничего, кроме его красоты, гармонии и цельности не было в том, как она его видела²⁰⁸. Это — видение alter ego. Мы не так видим друг друга.

И затем, что касается природы, что касается тварного мира, опять-таки мы читали во второй главе книги Бытия, что Бог привел все твари к человеку и он всем им дал имена (Быт 2:19—20). И я подчеркивал, что в древней мысли имя и предмет, им обозначаемый, сливаются, сосуществуют. Имя и есть предмет или личность. Знать имя означало знать тайное существо личности. Только Бог знает имя каждого из нас. Только Адаму было дано посмотреть на каждую тварь Божию и назвать ее. И тут мы видим снова то же явление во всей Библии, сквозь всю человеческую историю. Все твари названы именами как бы описательными или такими, чтобы отличить одну тварь от другой, но название не говорит о существе твари. В человеческих категориях у нас фамилии, общие многим, у нас имена, которые могут быть какие угодно, у нас прозвища, которые могут быть немножко более личными. Но ни одно из них не говорит о единственности человека, когда мы называем его «господин такой-то», «сударыня такая-то» или любым другим именем. Эти имена утрачены, нет возможности прорваться к ним. Только в Боге мы можем обнаружить или приблизиться к имени тварей Божиих.

Когда мы думаем о том, что случилось, мы обнаруживаем странную двойственность, странную раздвоенность. С одной стороны — беспорядок, раскол, распадение тварного мира по отношению к Богу и к самому себе. И когда я говорю «распад», я имею в виду почти этимологическую утрату цельности. Цельность распалась.

Это же мы находим и в природе. Природа и человек больше не могут общаться, потому что только в Боге это общение возможно. Бог говорит Адаму: теперь земля проклята (то есть впадает в состояние скорби, бедствия из-за тебя) и произрастит тебе терния. Тебе надо будет возделывать землю, чтобы она давала тебе пищу, потому что она не будет больше давать ее свободно как акт любви и как бы давая тебе долю твою (Быт 3:17—19).

Дальше приходит потоп. Мир потерял ключ гармонии, который есть Бог. Он также потерял своего вождя, которым должен был быть человек. И раздробленность возрастает. Потоп приходит в очень решающий момент. Нам говорится, что в этот момент, перед потопом Бог посмотрел на человечество и сказал: эти люди стали плотью (Быт 6:3), они обратились в материальность. Они настолько дали себя поглотить материальностью, настолько отчуждились, настолько отделились от Бога, что ничего в них не осталось, кроме потенциальности, — реальности не осталось. И в этот момент случается потоп. Человечество больше не в состоянии держаться как единое целое, потому что оно больше не заодно с Богом, — и врывается потоп.

И затем настает следующая стадия, о которой так больно читать. В девятой главе книги Бытия, после потопа, Ною, его семье и всем животным, спасшимся от потопа, дается новая возможность существования. Но тут Бог говорит нечто очень страшное. Он говорит Ною: все твари отданы тебе, они будут тебе в пищу, а ты будешь им в страх (Быт 9:2—3). Вот крайний предел ужаса, который человеческий грех внес в тварный мир своим собственным предательством.

Но вернемся к человечеству. Что мы видим? Мы видим — я уже говорил об Адаме и Еве и не буду к этому возвращаться — Каина и Авеля. Каин трудится на земле, Авель — пастух. Не есть ли это начало того, что мы находим в притче Христа о тех, кто были званы на трапезу царя и начали отказываться (Лк 14:18—20)? Первый сказал: я купил клочок земли, я должен его обработать. Но толкование говорит, что он думает, будто обладает клочком земли, тогда как он стал пленником этой земли. Земля держит его в плену, он не свободен оставить ее даже для того, чтобы пойти на пир Царя Небесного. Второй говорит: я купил пять пар волов, я должен испытать их. У меня есть задача в жизни, у меня есть функция в жизни, я не могу эту задачу бросить, чтобы идти на пир, бросив дело. Считайте, что я не приду… И третий говорит: у меня невеста, у меня собственная радость, зачем мне чья-то другая?.. Все это — полная плененность у материальности, у собственного занятия, у собственной радости, у собственного удовлетворения, собственного удовольствия.

Второй убийца, с которым мы встречаемся, это Ламех. Ламех — тот, кто говорит, что отомстит семь раз семьдесят за каждую обиду своему обидчику (Быт 4:24). Каин — человек, который был пленником праха и следовательно, ненавистником всякого, кто сказал бы: нет, только не прах. Я хочу быть свободным. Я хожу перед Богом. Я на земле странник, не поселенец… В случае Ламеха мы видим месть, активную ненависть и убийство. Глядя на потомков Каина, мы видим, что они — изобретатели всех ремесел и искусств, и они тоже пускают все более глубокие корни оседлости на земле.

Я уже упоминал Вавилонскую башню. Теперь этот распад, этот раскол, это движение прочь от Бога — явление не только личного порядка. Таковы не только Адам, Ева, Каин, Ламех, те, которые стали плотью, последующие поколения в большей или меньшей мере. Здесь нечто большее.

Начиная с Авраама, между Богом и человеком был установлен завет, означавший, что Бог будет вождем, руководителем, Господом избранного народа Израильского, и что в ответ на это Израиль будет полностью Ему послушен, посвятит все свое существование служению Богу, молитвенному поклонению Богу и исполнению Его путей и Его воли. И мы видим, что это продолжается через весь период, который мы называем временем патриархов. Это продолжается и в период судий. И тут случается первая катастрофа. Во времена Самуила израильтяне смотрят на его сыновей, ожидая, что один из них унаследует функцию судьи или вождя Израильского, и находят, что они недостойны. И вместо того чтобы довериться Богу, Который из ничего может сделать Своего вестника, Который может избрать из народа кого угодно, чтобы быть вождем Своего народа, они обращаются к Самуилу и говорят: мы хотим быть, как всякий другой народ. Мы хотим, чтобы ты дал нам царя. Мы хотим земной обеспеченности. Мы хотим, чтобы невозможно было случиться никакому несчастью. Мы не можем довериться Богу, Его попечению о нас, Его заботе о нашем благополучии. Мы хотим благополучия земного, такого благополучия, которое мы видим у других народов. И Самуил поворачивается к Богу и говорит: они отвергли меня, что мне делать? И Господь говорит: не тебя они отвергли, но Меня. Дай им царя, но предупреди их о том, что этот царь сделает с ними. И в книге Царств следует целый отрывок, в котором Самуил описывает им, под руководством Божиим, что значит быть подвластными, быть порабощенными земному царю, вместо того чтобы быть ведомыми Тем, Чей закон — совершенная свобода в истине и любви (1 Цар 8).

Но на этом дело не кончается. Проходят века. Иудея, Палестина под властью римлян. Приходит время, когда Иисус начинает Свое служение. Затем приходит конец, и перед лицом Пилата, когда Пилат говорит: Царя ли вашего распну? — первосвященники кричат: не имеем царя, кроме Кесаря (Ин 19:15). Они отвергают царя даже их собственной крови, царя их народа. Они отказались быть ведомыми одним Богом, теперь они отказываются от руководства Человеком, который из народа Божия. Они соглашаются быть ничем иным, как маленькой народностью под властью, под руководством языческого царя. Это — конец теократии, конец того, что Богу на земле зримо принадлежит народ, определяемый как народ. Теперь наступает время другого народа: он — Христово тело, народ, рожденный верой, рожденный от Христа и от действия Святого Духа.

Но это не означает, что вне Завета ничего больше не остается. Вспомните слова Священного Писания, что меньшее благословляется бо{'}льшим (Евр 7:7). После получения Завета, Авраам, принявший Завет, встречен царем Салимским, царем мирного града Мелхиседеком, чье имя означает «праведный царь», царь, являющий собой праведность, и Авраам получает его благословение (Быт 14:18). Авраама благословляет тот, кого мы бы назвали языческим царем, потому что праведность, святость не заключена в рамках только Завета, праведность, святость предложены всякому, кто отдаст себя в полное послушание Живому Богу.

Но между мужчиной и женщиной устанавливается новое взаимоотношение. Я уже сказал, что вместо того, чтобы быть «я» и «ты», alter ego, теперь они как бы лица, противостоящие друг другу. Они обнаруживают, что наги, потому что они больше не едины. Они — две противоположности, лицом к лицу друг с другом, не признают своего единства, они не узнают себя друг во друге. И теперь наступает другой элемент трагедии и победы. Бог говорит, что мужчина будет господствовать над женщиной и влечение женщины будет к мужу (Быт 3:16). На первый взгляд это ужасно: чудовищная ситуация, которая господствует на протяжении истории, и мы рассмотрим ее в следующей беседе. Но на другом уровне это — сплачивающая сила в ситуации разъединения. Это единственная возможность, чтобы два существа, которые не могут больше соединиться в совершенной отдаче, любви и экстазе, держались вместе голодом друг по другу, притягательностью друг ко другу, выражаемой различными путями.

И как мы видим, что имена Бога указывают на тоску по Боге, на отношение к Богу, ставшему далеким, как мы видим, что отношение Адама и Евы друг ко другу является одновременно разделенностью и тоской друг по другу, когда природа отчуждена от своей изначальной цельности, так же мы видим, что все это одновременно, на другом уровне, на уровне праха земного созидает сплоченность такую, которую уже не разъединить. Любовь, бывшая совершенной свободой, полной самоотдачей, уже не та, но она выживает как любовь. И один из отцов Церкви мог сказать, что брак, то есть взаимоотношение любви между мужчиной и женщиной, есть таинство Ветхого Завета в самом сильном смысле этого слова, которое выжило как таинство в падшем мире, и в Израиле и в языческом мире, потому что мир не может жить без сакраментального взаимоотношения как между существами, так с Богом и в Боге.

Ответы на вопросы

Адам один давал имена всем живым существам. Уже тут утверждается, что женщина должна молчать, не участвовать в решениях общественных задач?

Я не думаю, что это как-то связано с предписанием женщинам молчать, потому что невозможно дать предписание тому, кто еще не существует. Библия ясно говорит, что все твари были приведены к Адаму, чтобы он дал им имена, и тогда-то он и обнаруживает, что он один. Все другие твари имели как бы пару, мужскую и женскую половину, и в этот момент Адам с ясностью осознал нечто. Он вырос в зрелость, которая позволила родиться Еве, но он должен был сам обнаружить, что это случиться. Так что это не было односторонним действием Бога, Который в какой-то момент сказал: «Что же, пора предоставить Адаму жену». Это был момент, когда настала зрелость, и при встрече с другими тварями пришло ее осознание. Имена давал всечеловек, anthropos, в котором содержались две крайние возможности. Можно сказать, что имена давала Ева, так же как Адам.

Индусское понятие «майи» аналогично православному взгляду на тварный мир?

Мне кажется, есть разница. «Майя» — иллюзия, тогда как ложь — искаженная и использованная во зло часть полуправды, приукрашенная так, чтобы казаться реальной. Мы только что беседовали с отцом Василием, и я приведу вам пример, о котором мы говорили. Когда Христос был на суде у Пилата, Пилат спросил: отпустить ли вам Иисуса или Варавву (Мф 27:17)? Для нас, в наших современных языках это просто два имени, но на еврейском языке «бар абба» означает «сын отчий». То есть «Освободить ли Единородного Сына Бога Отца или этого человека по имени „сын отчий“?». И тут ложь: выбор сделан как бы на том же самом слове. И то же самое относится ко всем случаям, когда мы обольщены злом. Нам не говорят: вот зло, соверши его. Нам говорится: вот более короткий путь к добру, вот способ достичь того, к чему ты стремишься, более простым, более легким путем… И постепенно целый мир строится, который не соответствует реальности, неверен фактам, в большой степени обманный, и в нем можно только умереть.

В какой мере живой человек способен отрешиться от своей греховной природы и бескорыстно созерцать Божий мир?

Можно рассматривать тварный мир двояким образом. Помните место из Писания: Небеса поведают славу Божию (Пс 18:2). Можно смотреть на все тварное с чувством восторга, благоговения и пытаться познать, открыть, как все действует, существует, живет. Или можно отнестись к предмету, к материи этого мира, как будто проводишь посмертное исследование, вскрытие мертвого тела. И мне видится тут большая разница. Действия могут быть очень похожими, а подход очень разный. Действительно, древний мир открывал для себя величие Божие, открывал мудрость, открывал красоту, гармонию, открывал смысл и еще многое другое через созерцание всего видимого, осязаемого, ощутимого. Но из рассказа книги Бытия получаешь впечатление, что Адам отождествляется с тварным миром, погружается в него и уже не способен видеть его, потому что сам стал его частью, частицей. Чтобы быть в состоянии видеть некую ситуацию, надо, с одной стороны, быть внутри нее, с другой — не быть частью, частицей ситуации. Если вы частица ситуации, вы не можете смотреть на нее. И я думаю, в этом вся разница. Адам, погрузившись в материю, больше не может видеть ее вне себя, он — часть этих бурлящих возможностей, но и пленник их, он не может смотреть как бы созерцательным взором.

Из того малого, что я знаю о науке, я думаю, что великие ученые обладают способностью, с одной стороны, рассматривать вещи детально, анализировать, работать с ними и вместе с тем сохранять созерцательное чувство удивления. Я открыл для себя физику, химию, биологию в университете, и одновременно я открыл Евангелие и Достоевского, и помню, как одно подкрепляло другое, и как я видел в учении Мориса Кюри и других о физике развертывающуюся картину творения Божия. Это не были мистические переживания в том смысле, что я не подменял физические факты чудесами, но это ви{'}дение все росло, расширялось, углублялось. И чем больше углубляешься, тем шире открывается горизонт, и тем больше поводов удивляться, и тем больше новых возможностей для открытий, словно идешь ко все расширяющемуся горизонту. И мне кажется, это возможно, только если ты сам не входишь составной частицей в то, что изучаешь. Можно смотреть на бушующее море, стоя на берегу, но невозможно смотреть на бурю, если сам тонешь в ней. И мне кажется, с Адамом произошло то, что он стал тонуть. Погрузившись в тот прах, которым сам был, он уже не был способен смотреть на него из другой ситуации, когда, будучи в Боге, он мог смотреть на все тварное, зная, что он принадлежит тварности, но не поглощен ею.

Может ли грех послужить к чему-нибудь доброму?

Знаете, Ириней Лионский в месте, которое я теперь не могу найти (в свое время была очень интересная статья Оливье Клемана об этом в «Вестнике Русского Экзархата»)²⁰⁹, говорит, что даже грехопадение и опыт зла и разработка проблемы зла, отвержение того, что разрушительно в зле, может быть путем спасения. Зло не имеет того абсолютного измерения или качества, какое есть в добре, — в том смысле, что нет добра отдельного от Бога. Тогда как зло — область тварного и падшего мира, так что, вырастая в Боге, можно начать различать, что есть добро, что зло, где тьма, где свет. Так же как здоровый человек или нравственно здравый человек отвергнет определенные вещи, а человек с порчей, будь то физической или нравственной, будет колебаться и порой сделает выбор в пользу зла.

Как вы относитесь к тому, как Достоевский изображает человека?

Я не специалист по Достоевскому, но мое впечатление от Достоевского то, что во всем своем творчестве он описывает борьбу людей, но никак не может описать победу, потому что именно этого он сам так и не достиг в себе. Всю свою жизнь он боролся и боролся с крайностями, и когда он пытается изобразить человека, который одержал победу, результат очень слабый, безвкусный, даже не сахар, а сахарин. Возьмите старца Зосиму²¹⁰: это очень неудачный образ Тихона Задонского, который был мощной фигурой. А здесь все слащаво. Много в нем трогательного и хорошего, но оно нереально, потому что в себе Достоевский этого не видит. С другой стороны, Достоевский всегда старался описывать людей, как они есть, не святых, достигших святости, и не грешников (за исключением, может быть, Ставрогина)²¹¹, доведших себя до погибели. Он всегда показывает людей, которые борются в многосложности своей собственной души и в окружающих влияниях. И то знание, которое мы приобретаем, и то, что нам открывается, я думаю, очень важно: все учит нас не спешить выносить суждение и называть кого-то светлым, кого-то темным, а знать, что свет и во тьме светит, и тьма не может его принять, но не может и погасить (Ин 1:5). И что нельзя сосредоточиться на свете и пропустить без внимания тьму, потому что это будет разрушительно для человека, которого мы безусловно почитаем, не видя в нем хрупкость, слабость или зло.

Христос говорит, что в будущем веке не женятся и не выходят замуж…

Я думаю, то, о чем говорит Христос, это ситуация после конца света: это не просто продолжение того, что случается в этом мире. Христос говорит не о том, скажем, что люди, которые не были в браке, теперь уже не найдут в вечности жену или мужа. Я также не думаю, что Он говорит, что взаимоотношения, создавшиеся во время земной жизни, распадутся. Нет, они останутся такие, какие есть, и раскроются таким образом, что не упраздняют единственность этих взаимоотношений, но и не исключают приятие другого, не отвергают другого. Я как-то употребил фразу, которую нашел случайно (как большую часть того, что в моих словах бывает верно), что когда два человека любят друг друга, они могут принять третьего, только если эти двое так едины, что составляют одно и принимают второго. И это невозможно, если они принимают третьего как два отдельных человека, в сочетании тройного или треугольного взаимоотношения. Только если они едины, они могут встретить другого как «ты», а не «его» или «ее» в лице третьего человека.

Является ли таинством только церковный брак?

Видите ли, таинство можно определять двумя способами: определением, которое дается в катехизисе или в богословской мысли, или так, как пишет о таинствах целый ряд духовных писателей: что таинство — действие Божие во спасение людей. И относительно того примера, который вы даете, есть место в Кодексе Безы, хранящемся в одной из библиотек Кембриджа, где говорится: «Спросили Христа, когда придет Царство Божие. И Он ответил: Царство Божие уже пришло там, где двое — уже не двое, но одно». Он не сказал: когда совершится служба в церкви, или когда будет сделана запись в гражданской конторе. Он говорит о чуде: двое стали едины во взаимной самоотдаче и приятии одного другим. И я помню книгу профессора Катанского, в которой он пишет, что под влиянием Запада и также по практическим соображениям мы говорим о семи таинствах, но можно сказать, что любое действие Божие, которое вносит божественное измерение в какую-либо ситуацию, можно рассматривать как таинство. И он упоминает, что в определенную эпоху насчитывалось двадцать два таинства²¹². То же самое и профессор Ильин много лет тому назад говорил мне, что любое действие Божие, которым восстанавливается цельность или создается ситуация, принадлежащая вечности, можно рассматривать как таинство. Он говорил: любое чудо Божие есть нерегулярное таинство, то есть таинство, совершенное не в соответствии с предусмотренными путями и способами. Оно, если хотите, вторжение Бога в ситуацию, которое возводит ее с земного уровня на уровень небесный.

Что означает «вечный» и «вечность»?

Мы употребляем слово «вечный» по отношению к чему-то, чему не будет конца. Но если поставить себе вопрос, существует ли что-то подобное, ответ будет: нет ничего бесконечного, нет бесконечности, кроме Бога и в Боге. Так что вечность означает погруженность в Бога, означает — быть в единении с Богом, вырастать в приобщенность Богу. Можно говорить о временно{'}м аспекте: начинается это теперь уже и развивается, но по сути это то, как мы общаемся с Богом и Бог общается с нами.

Размножение человеческого рода — результат человеческого греха?

Скажу сразу, что у меня нет мнения по этому поводу, но мне известно, что среди отцов и духовных писателей нет единства по этому вопросу. Есть гимн о браке, кажется, Григория Богослова. Большинство древних писателей говорят о том, что зачатие как мы теперь его знаем, связанное с желанием, с обладанием, с физическим голодом и вожделением, не имело бы места в раю, но ничто не исключает своего рода отношение, подобное появлению Евы, когда нам говорится, что на Адама нашел экстаз и появилась Ева. Думаю, можно разделить писателей на две крайности: одни видят красоту и значение брака, другие по причинам аскетическим отрицаются его. Но я не думаю, что это справедливый или обоснованный комментарий к тому, что мы находим в Ветхом Завете, тем более в Новом Завете.

В прошлой беседе я остановился на том, что после падения вся история развивается уже не в свете Божием, но в сумерках, в полутьме, где все становится двусмысленным, призрачным, где вещи не всегда предстают такими, каковы они есть. И в то же время мы знаем из Священного Писания, из начала Евангелия от Иоанна, что свет светит и во тьме и что хотя тьма не может принять свет, она не может и погасить его (Ин 1:5). Есть китайская пословица, что вся тьма мира не может погасить самой малой свечки. И вот мы живем в мире, в котором присутствуют тьма и свет. Продолжая эту аналогию, можно сказать, что там, где есть источник света, тьма пронизана этим светом. Мы, может быть, неспособны признать это, почуять это нашими чувствами, но одно совершенно точно: где есть самомалейший источник света — там тьма неполная уже. И этот источник света существует. Он существует на всех уровнях.

Бог не оставил мир. Люди, возможно, потеряли Бога из вида, могут быть неспособны на общение с Ним в свободе всесторонней встречи, совершенной самоотдачи Бога и человека в этом общении. Но Бог здесь. Он здесь, и это можно уловить многообразными путями. В первую очередь, в Священном Писании, где описано время после падения, мы видим, что Бог открывает Себя. Он открывает Свою Личность так, что человек, неспособный прорваться к Нему, встречается с Ним на своем собственном уровне.

Мы видим, что у патриархов, у судей и у святых всех времен есть знание о Боге. И это знание о Боге является в основном тем, что Сам Бог заявляет: Я есмь Сущий, Я — Тот, Который есть (Исх 3:14). Это предел того, что можно сказать о Боге помимо тайны приобщения, когда знаешь так, как ты познан. И это присутствие Бога, невидимое, подчас едва уловимое, подкрепляется обещанием со стороны Бога и тоской со стороны человека. Потеряв Бога, человек ранен голодом, ранен жаждой. Он как бы содержит в себе пустоту такую глубокую, такую бездонную, что ничто не может ее заполнить, кроме Бога. И это создает и укрепляет тоску, жажду, голод, иногда отчаяние, когда человек кричит к Богу: приди! Приди, Господи! О, как долго, Господи, как долго!..

Но есть и обетование. Господь не оставляет Свое творение, и мы неоднократно можем уловить это присутствие. Оно может быть как бы подчеркнуто словами Исайи пророка, кажется, в 7-й главе его пророчества, когда в Божие собственное имя он обещал, что родится ребенок и что имя этого ребенка будет Еммануил (Ис 7:14). «Еммануил» по-еврейски означает «с нами Бог», «Бог посреди нас». Это обетование, которое оправдывает тоску, но есть тоже реальное присутствие. Как часто мы видим в Ветхом Завете провидца, пророка, святого, который встречается с Богом лицом к лицу или касается края одежды Его, и возглашает: увы, я видел Бога, я должен умереть! (ср. Исх 33:20). Так восклицают несколько святых Ветхого Завета.

В некоторых отрывках мы тоже видим это присутствие Божие, непостижимое, за пределом понимания. Вспомните рассказ о юношах, брошенных в печь огненную царем Вавилонским. Царь приходит, чтобы посмотреть, как они гибнут в пламени, и восклицает: что это? Не бросил ли я троих людей в цепях в пещь огненную? И вот я вижу четырех, свободных от оков, и один из них — Сын Божий? (Дан 3:91—92).

Есть также чувство уверенности, что Бог придет и встанет рядом с человеком для его спасения. В 9-й главе книги Иова мы слышим, как Иов восклицает из глубины своей муки: где тот, который встанет между моим судьей и мной? И в одном тексте прибавлено: кто положит свою руку на свое плечо и на мое плечо (Иов 9:33)? Кто — тот, который пойдет на этот шаг, займет место в сердцевине конфликта между Богом и человеком? Кто, согласившись быть между двоих, в точке, где сосредоточено все напряжение конфликта, прострет свои руки, положит свою руку на плечо Божие и на плечо человека, удержит их вместе и соединит их? Это было сказано за столетия до Воплощения, и в то же время это было видение вещей грядущих.

Так, Бог присутствует. И Дух Божий дышит, продолжает дышать и в Ветхом Завете и даже вне его. Благодать Божия простирается повсюду, достигает пределов истории, пределов человечества на протяжении веков. И таким образом, познание Бога, которое стало актом тоски и которое также коренится в Божественном обетовании, находит выражение в двух вещах. Это, с одной стороны, вера, что означает — доверие Богу, несмотря на все трагедии мира, несмотря на все, что случается, несмотря на чувство мира осиротевшего, брошенного, мира, который стал темным и страшным, — вера как уверенность, что Бог пребывает верным и что поэтому человечество, мир поддерживается Его присутствием, Его заботой, Его провидением. И, с другой стороны, послушание, верность Божиему слову и верность тоже тому, что Бог вложил в сердца и жизнь людей. Послушание Его слову в Ветхом Завете, в заповедях, во всем, что было передано святыми Божиими, подвижниками духа людям, но тоже и послушание закону Божию, запечатленному, по слову апостола Павла, в сердцах людей (Рим 2:15), закону Божию, вписанному в нас, потому что это закон нашего существа, закон нашего существования, потому что это единственная сила, которая движет нами согласно нашему призванию. Описание этого вы можете найти в 11-й главе послания к Евреям.

Так что здесь взаимосвязь между Богом, которая, с одной стороны, покоится на уверенности, а с другой стороны, пребывает в сумерках. Это больше не непосредственное ви{'}дение: можно видеть только через затемненное стекло — но можно видеть (1 Кор 13:1). Есть знание, и знание опытное, потому что опыт веры не есть просто доверчивость наивности. В писаниях святого Макария Египетского есть отрывок, где он старается описать момент, когда опыт становится верой. Он говорит, что в начале мы проходим через личный, прямой опыт присутствия Божия, мы касаемся края Его ризы. Так или иначе, мы становимся уверены в Его существовании, Его близости, Его величии, Его святости. Мы исполнены Божественным трепетом, мы склоняемся до земли и преклоняемся перед Ним. Но затем этот момент проходит. Опыт больше не настоящий, не непосредственный, но уверенность, что это было, что событие было опытно пережито, остается с нами. Это замечательное описание, потому что нет такой вещи, как слепая вера. Есть вера, уверенность, да, но она всегда коренится в чем-то. Это «что-то» может быть очень исключительно мощным опытом, как, например, опыт апостола Павла на пути в Дамаск (Деян 9). Это может быть нечто плавное и нежное, как глас хлада тонка вечернего ветерка, о котором говорит пророк Илия (3 Цар 19:12). Это может быть прикосновение к краю Его ризы (Мк 6:56), но есть рядом с нами кто-то, кто знает больше и говорит нам, чья это риза и что это прикосновение может означать в нашей жизни. И есть, в пределе, Божие собственное слово, слово Бога, говорящего о Себе и говорящего нам то, чего никто не может знать, кроме Него.

Но есть также и присутствие Святого Духа. Я упомянул тихий, спокойный, тонкий голос, который касается нашего сердца, освежает нас, дает нам абсолютную уверенность. Не тот ли это голос, о котором Господь говорил Никодиму, когда Он сказал, что Дух дышит, где хочет (Ин 3:8)? Мы не знаем, откуда Он приходит и куда уходит, но одно мы знаем наверное: что нас освежило, обновило дыхание Духа, которое достигло до нас. И опять, этот опыт может быть очень простым, незатейливым опытом внутри нас — это внутренний стон, тоска, внутренний плач: приди, приди, Господи, не закосни! Доколе?.. Или это может быть (и это касается не только Нового Завета, но также, например, Осии пророка) крик к Богу, когда осознаешь, что Он — наш Отец. Это — зов к Тому, Кто любит, Тому, Кто спасает, Тому, к Кому мы можем обратиться и Который никогда не отвернется от нас.

И вот даже до Воплощения есть чувство, что Бог посреди нас. Воплощение делает Бога осязаемым, видимым. Воплощение дает Богу человеческое лицо и человеческое имя, но Он таинственно присутствует на протяжении всей истории. Его образ начертан в каждом из нас, веруем мы или не веруем. И этот образ является движущей силой, которая созидает нашу судьбу и наше становление, верующие ли мы или неверующие, потому что во всех нас запечатлен этот дивный образ Божий.

Но сумерки также распространяются и на взаимоотношения человека и окружающего мира. Я уже процитировал вам слова Божии, страшные слова после потопа, когда Ною говорится, что все твари даны ему в пищу: они будут в пищу вам, вы будете им в страх (Быт 9:2—3). И раньше не сказал ли Бог Адаму, что потому что тот отвернулся от Бога, потому что тот больше не может общаться с тварным миром в Боге и через Него, мир теперь впадает в состояние бедствия и уже не способен принести человеку все, что мог принести в акте самоотдачи, акте любви. Человек должен будет обрабатывать землю, а земля будет взращивать терния и волчцы, и работать будет должен человек в поте лица своего (Быт 3:17—19). И мы видим это на протяжении истории. Мы видим потоп. Мы видим весь распад и раздробление мира, за что мы теперь активно ответственны. Мы сейчас ощущаем это в такой мере, в какой не могли ощущать еще несколько столетий назад. Мы разрушаем мир Божий, и мир Божий отвращается от нас, восстает на нас и несет нам трагедию в ответ на нашу утрату Бога и утрату общения с миром в мудрости Божией и святости Божией.

Кроме того, сумерки простираются и над человеческими взаимоотношениями. Я уже это упоминал. Я только укажу еще на одну или две вещи. Адам и Ева, когда они впервые встретились, видели друг во друге откровение самих себя и в то же время радикальную инаковость, которая делает любовь возможной. После падения это пришло к концу. Они больше не видят один другого как alter ego, но как alter противоположный ego, «другой» противоположный «мне». И они обнаруживают свою наготу. Кажется, святой Григорий Нисский, комментируя отрывок Ветхого Завета, где мы читаем, что Господь Бог сделал Адаму и Еве одежду кожаную и одел их, говорит об этом, что в начале человек обладал человеческой физической природой, похожей на ту, которая описывается у воскресшего Христа. С падением наступает непрозрачность, отяжеление, и человек становится пленником ограниченного состояния как души, так и тела.

В других категориях можно сказать, что в момент их создания, возникновения Адам и Ева были двумя личностями, persona. Теперь они стали индивидуумами²¹³. Невозможно противополагать одно другому абсолютно в том смысле, что индивидуум продолжает обладать свойствами личности. Они не теряют образа Божия. Они не перестают быть тем, чем Бог сделал их. И в то же время случается нечто трагичное. Когда мы хотим описать личность, мы можем знать личность только через причастность ей. Когда же мы думаем об индивидууме, мы можем описать индивидуума через свойства, общие всем индивидуумам, но которые сгруппированы специфическим образом, позволяющим опознать одного от другого. И внутри этого индивидуума, которого можно противоположить другому, которого мы узнаем по контрасту, по противоположности, есть личность, но надо иметь глаза, чтобы прозреть сквозь непрозрачность в глубину.

Вы помните, что в одной из наших бесед я привел отрывок из книги Чарльза Уильямса, где женщина, свободная от своего тела, смотрит на реку Темзу и видит ее сначала как слой грязной, тяжелой, жирной, отталкивающей, противной воды. Но потом, глядя глубже и глубже, эта женщина открывает все более светлые и светлые слои воды, и в сердце ее — чистую воду, а в сердцевине этой чистой воды, словами Чарльза Уильямса, воды, которые Христос дал самарянке (Ин 4)⁹⁸. Это того рода зрение, которым надо обладать, чтобы сквозь непрозрачность индивидуума прозреть тайну личности и быть способным не только общаться, но и быть причастным. Но даже внутри личности существуют раздробленность, разлад. Мы все знаем, как наше сердце, наш ум, наша воля, наша плоть находятся в постоянном конфликте друг с другом. Короче, можно привести слова апостола Павла: зло, которое я ненавижу, я делаю, добро, которое люблю, я не делаю (Рим 7:15—25). Не есть ли это результат той разбитости, которая является нашим уделом?

Когда мы думаем о взаимоотношении, описанном словами третьей главы книги Бытия (Быт 3:16), мы видим, что между Адамом и Евой устанавливаются взаимоотношения, при которых мужчина властвует над женщиной, а женщина тяготеет к мужчине. Но если подумать о ситуации, в которой мы все находимся, — не правда ли, что в мужчине есть властвующее начало, но в женщине не только тяготение, но и способность победить мужчину, способность покорить и подчинить мужчину. И это взаимоотношение с обеих сторон есть результат падения. Мужчина и женщина не были созданы, чтобы одна покорялась, а другой командовал. Вот цитата из Стюарта Милля на тему подчинения женщин: «Неравенство прав между мужчинами и женщинами не имеет другого источника, кроме как закон сильнейшего. Было ли когда-либо господство, которое не казалось естественным для обладавшего им?». И чувство несправедливости этой ситуации не есть современное явление. Оно зародилось очень и очень давно. В сочинениях французского писателя Монтеня есть отрывок, очень ярко это выражающий: «Я говорю, что оба, мужчина и женщина, вылеплены из одной и той же формы. За исключением образования и обычая нет разницы между ними. Платон призывал их без различия к сообществу во всех науках, упражнениях, задачах и функциях войны и мира в своем государстве». Мы должны помнить, что положение, в котором мы находимся в мире и в какой-то мере — нет, в огромной мере — в Церкви, есть результат падения.

Изначально существует разрушительное взаимоотношение, и это разрушительное взаимоотношение есть результат страха, обид и желания подавить то, чего боишься. Это мы находим и в христианском обществе, и вне его. И поэтому для того, чтобы понять взаимоотношение мужчины и женщины в Церкви, надо вернуться назад, к началу Бытия, как я попытался сделать, потому что только там мы можем найти подлинное взаимоотношение, каким его возжелал Бог.

С Воплощением это взаимоотношение должно быть восстановлено. И оно не восстановлено отчасти потому, что мы принадлежим миру двусмысленности, миру греха, сумеречному миру. Но наш долг как христиан трудиться над восстановлением человечности между мужчиной и женщиной и между всеми частями общества. Вслед за апостолами, вслед за апостолом Павлом мы говорим, что Христос — новый Адам (1 Кор 15:45). Из всего, что мы читали и говорили об Адаме, вполне ясно, что Адам был sum total всего человечества, в котором от начала и до дня, когда Ева родилась от него, когда он достиг зрелости, сделавшей это возможным, содержались оба начала: женственность и мужественность.

Я думаю, что невозможно не согласиться, что то же верно и о Господе Иисусе Христе. Святой Григорий Богослов говорит, что то, чего Христос не взял на Себя, того Он не спас²¹⁴. Если Он не всецелый человек, содержащий всю тайну мужчины и женщины, то только та доля человечности, которую Он принял, может надеяться на спасение. Если во Христе мужчина и женщина не составляют вместе всецелую тайну человечества, то лишь часть человечества спасена, а другой просто не существует. И с этим мы не можем согласиться ни в каком случае, особенно когда думаем о Божией Матери и о воплощении Господа нашего Иисуса Христа, потому что именно из сумерек постепенно возникает та святость, та совершенная самоотдача, которая делает возможным для Сына Божия стать Сыном человеческим. Когда мы читаем в Евангелии от Луки или в Евангелии от Матфея родословную Христа (Мф 1:17; Лк 3:23—38), то ясно делается, что среди Его предков были святые, но были также и люди, о которых сомнения нет, что они были грешниками. И вместе с этим в них было нечто, что делало возможным не прервать линию, что не препятствовало родословную линию привести от Адама, от первого Адама ко второму Адаму через Матерь Божию. И тут мы находим то, о чем я уже упоминал: тоску по Боге, веру, то есть доверие Ему, борьбу, очень часто недостаточную и безуспешную, за то, чтобы выполнить Его волю, самоотдачу Ему, какой бы несовершенной она ни была, но всецелую в своем намерении. И даже грешники Ветхого Завета, являющиеся частью этой родословной Христа, не могли приостановить потока, который от Адама вел к Божией Матери. Поколение за поколением готовили плоть и душу, человеческую плоть и человеческую душу Христа для Воплощения. И шаг за шагом это утончавшееся человечество приближалось все больше и больше к Марии, Матери Божией, чтобы однажды завершиться в Ней. В Ней все человечество облеклось в свою тоску, свою веру, свое послушание, свою верность и свою способность совершенной самоотдачи и отдало себя Богу так, чтобы Бог мог отдать Себя человечеству.

В одном из своих сочинений святой Григорий Палама говорит, что Воплощение было так же невозможно без согласия Божией Матери, как оно было невозможно без положительной воли Отца. Это — всецелое, свободное сотрудничество без принуждения. Это был дар Себя со стороны Бога и всецелая отдача Себя со стороны Божией Матери. И когда мы думаем о человечестве Христа, то это человечество — Мариино, а Божество Его — Отчее. И, может быть, слишком смело так сказать, но я очень глубоко это переживаю: когда во время Литургии мы стоим перед освященными Дарами, хлебом и вином, ставшими Телом и Кровью Христа, мы предстоим Мариину человечеству, которое есть человечество Христа. Вот почему сразу после освящения Даров мы провозглашаем: Особенно же о Пресвятой, Пречистой, Преблагословенной и славной Деве Марии, Приснодеве и Матери Божией… Мы созерцаем тайну Воплощения, но итог всего человечества до Нее — Ее человечество, утонченное, совершенное и в конце отданное и посвященное Богу.

И когда мы думаем о родословной, может быть, мы можем думать в категориях хлеба и вина, принесенных для освящения. Сначала это пшеница, которая растет из земли, той земли, которую грех человеческий предал во власть противника, предал так, что она больше не обладает дивной свободой тварей в Боге. А теперь вера человеческая берет немного от этой пшеницы и приносит ее в дар Богу, освобождает ее от рабства, возвращает ее Тому, Кто есть свобода всякой твари, и делает из нее хлеб, который называется Агнцем. И в этот момент он подобен деревянной доске, на которой будет написана икона. Затем приносятся молитвы, и из этого хлеба вырезается куб, который должен проображать Христа-Краеугольный Камень, Христа-Скалу, Христа Сына человеческого и Христа Сына Божия. И он заколается. И в этот момент он действительно становится иконой Воплощения Сына Божия, ставшего Сыном человеческим, распятым и закланным за спасение мира. Затем его полагают на престол, и он приносится Богу по-новому, приносится, предлагается Богу с молитвой, чтобы Дух Святой преложил, превратил этот хлеб в Тело Христово. И Дух Божий снисходит на него, и то, что было иконой, становится самой реальностью, воплощенным Христовым присутствием. Это, может быть, образ того, что мы можем видеть в родословной Христа: как человечество постепенно освобождает себя от собственного же предательства, приносит себя Богу, как дар, принимает заклание, чтобы стать свободным от рабства, и затем силой Святого Духа преображается и становится Церковью.

В следующий раз я хочу говорить с двух разных точек зрения о Церкви и о наших взаимоотношениях внутри Нее, о Церкви как идеале, как том, что она есть, и также как о реальности: исторической, трагической, мучительной, очень часто уродливой реальности, и о проблеме человеческих взаимоотношений, особенно мужчины и женщины внутри Церкви, на фоне того, что мы знаем и исповедуем о Матери Божией.

Ответы на вопросы

Почему Ева отозвалась на голос соблазнителя?

Думаю, в том, что вы говорите, интересно обозначена связь между змием в раю и Благовещением. Сатана, чьим образом является в раю змий, назван «обвинителем». А Святой Дух во многих переводах называется «Заступником». И это очень интересное соотношение. Это не единственный способ описать того и Другого. Diabolos — тот, кто сеет рознь. Он убийца, он лжец, он же и «клеветник», и мы видим его в образе, в роли врага-обвинителя в рассказе об Иове. Он предстает перед Богом и клевещет на Иова, будто тот праведен лишь потому, что это ему выгодно. Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его? (Иов 1:9—10). На другом конце мы видим Духа Святого. Дух Святой — Защититель в том смысле, что Он Тот, Кого призывают в конфликтной ситуации и Кто встает за вас, Он — ходатай, «уполномоченный», хотя все эти слова никуда не годятся. Он — Тот, Кого призывают на помощь и Кто воздыханиями неизреченными (Рим 8:26) взывает к Богу, Он — Тот, Кто учит нас называть Бога Отцом, Он — Тот, Кто, по переводу Моффата, созидает в нас познание Христа и Его образ. Так что Он на самом противоположном конце шкалы.

Первая Ева заговорила с обманщиком, лжецом, сеющим рознь, который, совершив свое дело, становится обвинителем. А на другом краю мы видим Святой Дух, Который учит нас, побуждает нас, помогает нам взывать к Богу и содействует становлению образа Божия в нас. С другой стороны, как вы знаете, слово, употребленное в Новом Завете, может быть переведено по-разному. «Утешитель» — что это значит? Утешитель успокаивает нас в нашей разлуке со Христом, Который для нас, христиан, есть или должен быть нашей любовью, Тем, к Кому мы устремлены, Кто наш Спаситель, к Кому мы обращены благодарностью, Кто наша Радость. Вы наверно помните слова апостола Павла: Жизнь для меня — Христос (Флп 1:21). Он же — Тот Утешитель, Который подает силу, помогает нам в борьбе, помогает остаться верными, быть послушными не рабски, а творчески. И наконец, Он Утешитель в том смысле, что в сумерках истории Он уже дает нам радостную уверенность веры, зачаточного, еще несовершенного познания Христа и через Христа — познания Отца. Так что, да, вот два полюса, и как замечательно, что то и другое может быть выражено одной простой парой слов: один — обвинитель, Другой — Защитник.

Теперь о Еве. Ева получила свое имя, потому что, как говорит Ветхий Завет, она матерь всех живущих (Быт 3:20). Одно из возможных толкований еврейского слова, от которого оно происходит, — «жить». Она — источник жизни в том смысле, что в мире новой твари она как бы плодородная почва, которая приносит богатый плод. И к этому невозможно прийти логическим путем, проводя параллель: первый Адам появляется первым, за ним — Ева. В Новом Завете первой является Ева, Адам — вслед за Ней. К этому невозможно прийти на словах, но я не стану повторять то, что уже сказал о рождении Евы, о появлении Евы из Адама. Но она — та, которая приносит жизнь. Матерь Божия — Та, Которая вводит в мир вечную жизнь. Естественная жизнь уже была, и больше, чем естественная, потому что не существует «естественной» жизни в отдельности от жизни, в которой участвует Бог. Но жизнь, согласная с законами природы, продолжалась. Рождались дети, совершались браки и т. д. Но — Она приносит в мир вечную Жизнь воплощенную. В этом смысле Она — Ева. Вот, боюсь, все, что я могу сказать об этом. Если можете продумать и подвергнуть критике сказанное — сделайте это!

Как индивид становится личностью? Я где-то прочитал, что индивид может обрести индивидуальную личность только через общину?

Я никогда не думал в таком порядке, так что постараюсь благодаря вашему вопросу вырасти. Я думаю, не существует ни индивида в чистом виде, ни личности в чистом виде в том смысле, что одно исключало бы другое. В каждом индивиде, в каждом из нас, кто является ограниченной личностью, непрозрачной для внешнего мира, неспособной свободно выходить во вне иначе как желанием, жадностью, голодом и т. д., есть личность, какой ее задумал Бог. В каждом из нас есть личность, несущая в себе образ Божий. Есть живой образ Божий в нас.

Теперь: я вовсе не уверен, что невозможно пробиться к личности через состояние индивида, потому что у нас столько примеров святых, которые уходили пустыню и, возрастая в Боге, постепенно преодолевали все ограничения индивидуального бывания, которое есть последний предел разделенности, после чего невозможно дробиться дальше, и становились личностью. И однако, мне кажется, на это можно возразить, что это происходит тоже в терминах взаимоотношения, потому что когда вы соотноситесь с человеческой общиной вокруг вас, когда вы соотноситесь с Богом, ваша личность будет расти в рамках взаимоотношений, и постепенно будет преодолеваться состояние защиты, страха и самозамкнутости индивида. Это моя непосредственная реакция на ваш вопрос.

Нормально, чтобы быть в состоянии перерасти состояние индивида в личность, надо, чтобы кто-то признал вас как личность. Любого из нас признает Бог, но чтобы осознать это, требуется быть святым. Мы все любимы Богом, мы все признаны Богом, но насколько мы сознаем это до глубины бытия, насколько глубоко чувствуем? Зато все мы сознаем, признаны ли мы или нет хотя бы одним человеком, утверждает ли нас кто-то, одобряет ли. И здесь такое значение приобретают взаимоотношения в Ветхом Завете, в языческом мире, в Новом Завете. Это существенно, потому что только через признание и утверждение другим, через его внимание можно преодолеть собственную изолированность, внутренний плен, можно сломить стены, которые сам возвел или которые постепенно возникли вокруг нас от обстоятельств жизни, по которым нам пришлось защищаться, которые заставили нас искать убежища за стеной сада или в башне из слоновой кости. Но все мы признаны Богом и все можем — если только нам достанет способности, условий и мужества открыться Богу — начать двигаться в этом направлении.

Но немалая роль принадлежит, надо сказать, тем, с кем мы встречаемся, кто посмотрит на нас и скажет: «Ты меня не обманешь, ты не тот, каким кажешься снаружи, я вижу в тебе еще нечто». Я помню, отец Евграф Ковалевский в одной своей проповеди сказал: «Когда Бог смотрит на нас, Он не видит наши достижения или качества, которыми мы гордимся и которых может и не быть, но Он видит в нас Свой собственный образ во славе и неприкосновенности, готовый расцвести и все покорить».

Бремя, возложенное на Еву и на Адама, представляется разным по тяжести…

Я думаю, что основная трагедия одинакова для обоих в том смысле, что они знали друг друга как откровение самого себя и другого, и внезапно обнаруживают, что тот, кто был олицетворением полноты, исполнения, стал чужим, стал не-я, возникло взаимное отчуждение и взаимное отвержение наряду с тоской по единству, которую каждый из них выражает по-иному. Да, есть властвование Адама, но есть и другой аспект. Не знаю, насколько я прав, но передо мной стоит вопрос: сколько в мужчине осталось страха перед женщиной. Ведь все младенчество и раннее детство мальчик во власти женщин: матери, няни, еще кого-то, и постепенно он вырастает из этого. Но я не уверен, что не остается в нем где-то страха подчиненности и что, когда он дорастает до силы и власти, он в первую очередь не защищается, а как средство защиты сам берет власть над женщиной, подчиняет ее, подавляет ее. Это может быть результатом страха, порожденного ранними годами полной зависимости.

Но есть и другой аспект: и в Ветхом Завете, и на протяжении всей истории мы видим великих женщин. Если взять Ветхий Завет — жены патриархов или Юдифь из одноименной книги и т. д. Но мы находим также элемент, который страшит мужчину: тот факт, что, отдавая свое сердце, свою привязанность той, кого он любит, он становится ограничен, становится пленником своей любви. Типичный пример, самый яркий — Далида. Ее историю рассказывают детям в абсурдном виде: Самсон носил длинные волосы, и в этих волосах была его духовная сила. Далида остригла его, и Самсон лишился силы (Суд 16). Но что мы забываем или неразумно не рассказываем детям: носить длинные волосы было знаком посвященности Богу, а то, что он позволил себя остричь, означало, что он согласился не быть всецело посвященным Богу, служить Богу только в удобных ему пределах. И в этом смысле Далида — трагедия. И многие мужчины, возможно, чувствуют, что такая-то женщина в их жизни — Далида в том смысле, что из-за нее мужчина не может полностью посвятить себя или Богу (что редко), или увлекающему его делу, которое составляет все желание, стремление, страсть его жизни. И тут, мне кажется, они должны очень серьезно обратить внимание на себя. Потому что одно дело — всецело посвятить себя Богу и совершенно другое дело — отвергнуть кого бы то ни было, Еву или Далиду, ради какого-то дела. Достаточно ли важно, значительно дело, чтобы ради него отвергнуть человека, исключить его, подавить или угнетать?

Женщина часто хочет, чтобы над нею властвовали…

Знаете, я хотел коснуться проблемы любви, просто часы подсказали мне: «Стоп, осталось три минуты, ты не уложишься». Но любовь — очень и очень сложная вещь, у нее свои градации и оттенки. Если подумать об Адаме и Еве, как они видели друг во друге полноту их общего существа, не друг друга, а именно общего, то любовь состоит в полном, радостном даре себя другому и взаимно, в одновременном со-участии. Это тот образ, который мы находим в Евангелии, когда Иоанн говорит в самом начале: И Слово было у Бога (Ин 1:1). Греческий текст говорит: προς τον Θεον, что означает «к Богу». Оно не было у Бога статичным образом, вся Его устремленность была к Богу, желание быть с Ним, это и есть акт любви.

Но любовь в нашем словоупотреблении и в нашем опыте часто нечто гораздо более слабое. Знаете, в разговорной речи мы употребляет одно и то же слово, когда говорим «я люблю Бога» и «я люблю клубнику со сливками». Я люблю человека — что это значит? Если вы помните книгу Screwtape Letters²¹⁵, там старый бес пишет своему племяннику в письме: «Я не могу понять Врага (так он называет Бога). Он говорит, что любит людей — и дает им свободу. Вот я тебя люблю — это означает, что я хочу обладать тобою, хочу поглотить тебя, так чтобы вне меня тебя вовсе не осталось. Вот что я называю любовью». Это бесовская любовь, но до известной степени именно так мы любим друг друга: мы владеем теми, кого любим. Любовь очень редко дает любимому свободу, напротив, она создает связывающие отношения. Так вот, в Адаме и Еве была полнота свободы. В сумерках истории присутствуют все оттенки, которые я упомянул, и еще многие другие. И мы думаем о свободе (увы, я повторяю вещи, о которых некоторые из вас уже наслышаны по горло) как о способности делать выборы и держаться выбранного, что бы ни думали другие люди. Мы думаем о политических свободах, о независимости, об автономии. Но слово «свобода» (в английском языке) происходит от санскритского prya, что значит в глагольной форме «любить» или «быть любимым», а как существительное — «мой любимый», «моя дорогая». И это прозрение ранних времен: когда человечество стало выражать свой опыт в словах, свобода означала взаимоотношение любви, совершенной любви, которая освобождает другого, а не порабощает его.

Была ли сексуальность до грехопадения?

Если мы говорим о мужчине и женщине, двух существах мужского и женского рода, конечно, в каком-то смысле сексуальность была. Если подразумевать под этим беспорядочные отношения жажды, обладания, похоти и т. д., то я бы сказал — нет. Все писатели и отцы, кого мне довелось читать, хотя знания мои ограниченны, сказали бы: нет. В начале 4-й главы книги Бытия говорится: Адам познал Еву, жену свою (Быт 4:1). Я читал этот текст в раввинистическом переводе, сделанном в Америке, там употреблено другое слово — «опытно испытал», что говорит о сознательном акте. Но согласно писаниям отцов, это должно было быть взаимоотношением в экстазе, а не опытным испытанием одного другим; но это все, что я могу сказать.

Что означает выражение «ходить перед Богом»?

Это библейское выражение, и я помню, как Феофан Затворник в одном из своих писаний говорит: мы должны, каждый из нас, научиться стоять лицом к лицу с Богом, и когда мы научимся стоять перед Богом, мы можем начать ходить перед Богом, то есть не только стоять в созерцании, учась общаться с Ним, учась сообщаться, но, установившись во взаимосвязи с Ним, дальше мы можем двигаться, действовать не только под Его взором, что просто объективный факт, но в гармонии с Его волей и Его мыслями, по слову апостола Павла, приобрести ум Христов (1 Кор 2:16) и поступать соответственно. Разумеется, это — идеал.

Мы подошли к последней беседе, и я хочу подвести итог некоторым вещам, которые мы уже рассмотрели, и сделать последний шаг, который хотя будет достаточно пространно изложен, но останется неразрешенным, потому что у меня нет ответа на последний пункт моей речи.

Я сказал, кажется, в предыдущей беседе, что мы живем в мире, который есть результат падения, но и результат того, что Бог не оставил Свой падший мир, в большой мере сумеречный, где свет светит во тьме, и хотя тьма не принимает его, но и не сильна достаточно, чтобы разрушить свет. Этим я хотел подчеркнуть и старался сделать это, но, может быть, недостаточно ясно, что несмотря на то, что дьявол, разделитель, тот, который разбивает и разъединяет единство, тот, который дробит то, что может раздробить, — несмотря на то, что это произошло на всех уровнях, произошло и нечто иное, что имеет громадное значение. А именно: Бог создал все, чтобы все, все вещи были едины, чтобы все врастало во все большее, более совершенное, более славное единство через общение с Ним и врастание в то единство, которое есть единство Трех Лиц Святой Троицы в Едином Божестве.

И вот в падении и его результатах мы видим: что бы ни происходило, случается разбитость, разделенность, и она бывает восполнена, как бы скорректирована чем-то, что проистекает из разбитости, потому что в корне, в сердце всякого разбитого элемента таится тоска по единству, зов Божий, то вдохновение, которое Бог заложил изначала.

Когда мы думаем о том, как Бог и человек взаимоотносятся, — вспомните, что я говорил об утрате общения, также об утрате знания, об утрате взаимной радости: да, это есть, но утрата общения с Богом породила несколько вещей. Со стороны Бога, помните слова: вот человек стал как один из Нас, и как бы он не прикоснулся к древу жизни и не стал жить вечно (Быт 3:23), — это не было жестокой шуткой. Мы не можем представить себе Бога любви, произносящего слова с усмешкой. Нет, случилось то, что человек, то есть Адам и Ева, человечество, бывшее одной совершенной, гармонической единицей, распалось и одновременно осталось в своих отделившихся частях тем, чем было призвано быть. Образ Божий сохранился. Призвание осталось. Тоска по все растущему единству и врастанию в Бога осталась. И если бы человек сумел «поправить» свое состояние оторванности от вечности прикосновением, приобщением к древу вечной жизни, то эта оторванность была бы закреплена навеки и никогда не была бы быть исправлена. Смерть действительно — трагедия, смертность — трагедия, но смертность и смерть были даны нам как дар, который прерывает неправду, ошибку, греховное взаимоотношение, установившееся между духом человека и материальностью, и делает дух и тело человека свободными ответить в свое время по-новому на призыв к совершенству и величию.

В этом смысле есть выдающийся отрывок в сочинениях святого Исаака Сирина, который говорит, что тело человека так же значительно, как и душа и дух человека, что к телу человека нельзя относиться, как к предмету, лишь дополняющему душу и дух. И он говорит, что вечная судьба каждого из нас будет определена только после воскресения, потому что дух человека, душа человека, живущие после смерти, не имеют права понудить тело к воскресению, которого оно может и не желать. Это очень сильные слова, очень сильное указание на то, что самая материальность человека так же важна для Бога, как и дух, что человек есть единство души, духа и тела и что ни одна из этих частей не может определить судьбу других иначе как в полном согласии взаимной любви, взаимного принятия и общности.

Утрата общения с Богом также вылилась в чувство безнадежного одиночества, в чувство, что этот мир — осиротелый мир людей, оторванных друг от друга и от самого источника их единства, самого источника, самого кладезя жизни, из которого они пили, что это действительно страдание, но такое страдание, горе, одиночество, чувство осиротелости, которое вызывает голод, жажду, тоску. И это — сплачивающая сила посреди разбитости взаимоотношений. Это не отвержение Богом, которое сделало нас настолько отчужденными, что и возврата нет. Это разбитое взаимоотношение, которое может быть восстановлено, потому что Бог говорит: «Иди обратно», и мы отвечаем: «Мы жить не можем без Тебя. Как нам вернуться?».

Я говорил также об утрате имени Божия. Да, Имени Божиего, которое было «Ты», в самом глубоком смысле было жизненным общением, мы больше не имеем в том же смысле. Но Бог открыл Себя в начале двояко: как Творец — и это было первое откровение для всякой твари, приходившей в мир: всякая тварь была вызвана, любима, внесена, введена в существование Тем, Кто предстоял ей и предлагал Себя и все, что принадлежит Ему, все, что Он есть, Своим тварям. И Бог открылся также как Тот, Который предвосхищает существование всего, Кто есть Тот, Кто есть, не потому что Он был создан, не потому, что Он возник из небытия, не потому что Он возник в какой-то момент, а потому что Он есть, Он — само бытие. И это слово, оставшееся как Имя Божие из Ветхого Завета: Я — Сущий (Исх 3:14). Я Тот, Который есть, ho on греческого языка, «Сущий» славянского языка. И это — предел того, что запомнилось, того, что еще можно было вспомнить в падении. Но в то же время потеря тесной связи с Богом вела к чувству расстояния. И тогда были придуманы новые слова, чтобы указать, Кто Он есть. Расстояние привело к названию Бога Неприступным. Тот, Кто Свят, есть именно kadosh, есть Тот, Который Неприступен, Который за пределом³⁸.

Замечательно, что в индийских Упанишадах есть слово, указывающее, что Он — за пределом и в нас одновременно. Это слово указывает на напряжение, указывает, что Он за пределом, что Он неприступен, что Он недостижим, что Он единственный знающий Себя и познаваемый внутри Себя. И вместе с этим Он как-то вышел вовне, достиг до нас, и у нас внутри есть что-то, что сродни Ему, и наша тоска по Нему есть уже своего рода знание Его. Но в то же самое время, в падшем мире Он — Творец, Он — неприступный Святой, Он — Всевышний, Он — Господь, у Которого вся сила и власть.

И опять-таки мы видим разлуку, которая выливается в новый крик о единении, в новую тоску по возвращении. И самая разлука создала положение, когда то, что можно было бы представить как плавное врастание в Бога, без чувства отчаянной нужды, которую тварь испытывает по Нему, стало чувством абсолютной нужды, нужды, которую ничто не может заполнить, кроме присутствия Божия, нужды, которая есть тоска всего существа. Можно желать других вещей, но тосковать таким образом можно только по Богу, потому что, словами Майкла Рамзея, внутри нас существует пустота такая огромная и такая глубокая, что ничто не может заполнить ее, кроме Бога. И у нас есть сознание этой пустоты, и у нас есть смутное чувство, что только Бог может заполнить ее.

Разбитость идет дальше, как я уже указывал, тем, как человек после падения соотносится с тварным миром. Его позвал змей, обманщик, лжец и убийца par excellence. Он позвал человека погрузиться в тварное для того, чтобы познать его изнутри, но тварное не могло быть познано изнутри кем-то, кто сам был составной частью этого тварного. Единственный, Кто мог знать тварное изнутри таким, каким тварное поистине является, это Бог. И Христос — единственный, Кто, будучи Богом, соучаствует в тварности тем, что становится Человеком и знает, что значит быть тварью, потому что Он может одновременно быть тварью и быть Богом, Который знает всю ее глубину и всю ее тайну. И таким образом, погрузившись в тварное, человек стал слеп к той тайне, которую являет собой тварь. И тем не менее он един с этим тварным миром по призванию. Человек, как я постарался показать в первой беседе, сотворен из первичного вещества этого мира, он не есть результат эволюции, последнего прыжка от наивысшего животного к человечеству. Нет, он был создан из основной материи тварного мира так, что он является участником всего, что создано из этой сотворенной первичной материи. И в этом смысле, будучи погруженным в нее, он также принадлежит всей ее судьбе. И это не только его собственная тоска, так все тоскует по Богу, по полноте, по полному расцвету своего существа, по становлению тем, чем оно призвано быть. Эту тоску человек испытывает отчаянно, испытывает так, как, может быть, материальный мир ее не испытывает.

Здесь я сделаю отступление, которое, возможно, относится к другому. Когда мы думаем о падении человека, то православные богослужебные книги говорят, что падение человека убило человека, но не убило Бога: оно человекоубийственно, но не богоубийственно, читаем мы на Страстной неделе²¹⁶. Но в истории однажды случилось нечто еще более страшное. Когда Христос, Сам Бог, ставший участником тварности, умер на кресте, весь тварный мир оказался перед лицом ужаса, страха, что теперь не может быть спасения, не может быть полноты, что теперь настал конец. Это была тьма неизбывная, ад на веки вечные, потому что тварный мир видел в смерти Христа на кресте не только смерть Иисуса из Назарета, но и поражение Бога в Его плоти. И Воскресение было поистине событием космического масштаба, космического значения, больше даже, чем падение человека. Вся тварь могла ликовать, что она искуплена, что плоть Христова как образец всего материального вернулась к жизни, и Бог победил, и победа эта окончательная. Зло не может больше победить не только Бога, но даже и мир, созданный Богом.

И снова мы оказываемся в таком положении, когда Бог, человек и тварь переплетены и в борьбе и в содружестве. Борьба проявляется, когда Бог говорит Адаму, что потому что он отвернулся от Бога, потому что он отпал от своего призвания, ему надо будет возделывать землю, бороться с землей, почва не будет больше свободно, с любовью давать человеку все, в чем он нуждается. Ему придется насильно отбирать из земли всю нужную ему пищу (Быт 3:17—19). Это — борьба. Земля больше не признает в человеке своего вождя, свое собственное исполнение и поэтому сопротивляется ему и отвергает его, обращается к Богу, но мост между Богом и тварным миром теперь если не разрушен, то очень шаткий. Мир не может пересечь бездну по этому мосту, потому что мост стал ненадежным, и человеку приходится бороться, сражаться с этим миром, с этим материальным миром, который тоже стал несчастным, осиротелым, лишенным Бога из-за него. Мир стал для человека пищей после потопа даже в лице животных: они стали ему пищей и для них человек стал страхом. Между ними установилась борьба.

Но всякая борьба подразумевает не только противостояние сторон, но и связь обеих, и если позволите на минуту отвлечься, это напоминает мне рассказ моей бабушки о сражении, когда одна сторона победила другую, и после битвы, в темноте, солдат кричит: «Офицер, офицер, я взял пленника!». Офицер отзывается: «Ну веди его сюда!». И солдат отвечает: «Не могу, он меня слишком крепко держит». Вот в чем заключается положение. И это очень подходящий образ, потому что мы держим друг друга страстно, собственнически, подчас с ненавистью, но именно благодаря этому мы неразлучны там, где не можем быть связаны друг со другом узами взаимной любви и товарищества. Так вот — товарищество, любовь с одной стороны, борьба и взаимная конфронтация действуют в том же направлении, чтобы удержать мир в единстве и не дать ему прийти в распад окончательно, полностью, непоправимо.

И если говорить об Адаме и Еве, то мы видели, что случилось: оба были друг для друга исполнением. Они были совершенством человечества в его единстве. Ева была увенчанием этого единства для Адама, и она видела в Адаме венец для себя. И падение привело к тому, что можно выразить словом «индивидуализация». Они стали двумя отдельными индивидуумами. Вместо того чтобы быть, как я повторил уже несколько раз, alter ego, другим я сам, они теперь узнают себя как ego, я, а другого как alter, другой. Но даже и тут разделение, которое могло бы быть полным разрывом отношений, не попускается. Устанавливается новое взаимоотношение, взаимоотношение силы и желания, голода одного по другому, тяги одного к другому, одоления одного другим, обольщения. Каково бы ни было взаимодействие одного с другим, оно направлено на преодоление конечного поражения единства.

И в этом смысле даже случающееся зло является связующей силой. Одного только человека мы видим, который это отрицает, — это Каин, который говорит: я ли сторож брату моему? (Быт 4:9), когда он отверг, всеконечно отказался от самого существования Авеля и убил его. И однако даже и он не может избежать того факта, что человечество остается единым, и он остается частью его, и что в его жизни есть трагедия, которой нет простого решения. Смерть Авеля не освободила его от Авеля. Авель тут, как проблема бо{'}льшая, когда он убит, чем он был загадкой, когда он был в живых.

И затем, конечно, любовь. Я не упомянул любовь, потому что, как я сказал в прошлый раз, любовь — нечто бесконечно сложное. В совершенстве любви мы находим то, что было в начале: Бог, бывший свободным не делать этого, но в порыве любви вызывающий в бытие целый мир для того, чтобы дать Себя и все, что Его, этому миру в целости и каждой малейшей частице сотворенного мира в отдельности.

Так вот, любовь превозмогла. Любовь преодолела всю разбитость. Она стала несовершенной, она приобрела новые свойства тяготения, жадности, похоти, власти, собственничества и т. д., но это все же любовь. Это чувство, которое обращает одно существо к другому с ощущением дива, созерцательного видения красоты, с ощущением, что мое утоление, исполнение в другом, что я не самодовлеющ, что только в другом или в других можно искать исполнения и, может быть, найти его. Это не совершенная любовь, хотя в некоторых лицах Ветхого Завета мы находим совершенную любовь: совершенную любовь к Богу, совершенную любовь друг ко другу. Если подумать о совершенной любви к Богу, то вспомните жертвоприношение Исаака Авраамом (Быт 22). Быть способным на это означало любить Бога всем своим существом, потому что Авраам не только был готов убить своего сына, — убить своего сына означало убить самого себя, ранить себя так, как никто и ничто не могло ранить его. И мы находим в Ветхом Завете, образец за образцом, людей, которые умели любить до того, чтобы отдать себя полностью. Вспомните Руфь, которая сказала: Твой народ будет моим народом (Руфь 1:16).

Так что несмотря на все уродство, которое распространилось, и в падшем мире мы находим свет, который светит во тьме, и каждое отрицательное явление, каждая форма разбитости выливается в тоску и движение друг ко другу, несмотря на все, что отрывает нас друг от друга. У меня нет времени распространяться на эту тему, но я думаю, что каждый из нас знает это по опыту. Мы можем видеть, как происходит и как преодолевается эта отделенность от Бога, друг от друга в жизни святых Ветхого Завета, святых Нового Завета, всех подвижников духа.

Есть еще одна сторона, о которой я хочу сказать, и она очень важна для нашей темы. Тот факт, что все эти разрушительные силы не могут разрушить хотя бы тяготение к единству, имеет все же и отрицательную сторону. Свет светит во тьме, но тьма не может охватить его и в большой мере остается тьмой. Это положение тьмы можно выразить словами: сила, собственничество, обман и соблазн и порабощение, и это мы находим на протяжении всей истории. Мы находим это в социологических категориях в обществах, где рабовладельчество было принятым. И это длилось до нашей современной истории, несмотря на христианство. Мы встречаем это и в человеческих взаимоотношениях, мы встречаем это повсюду. И я нахожу особенно трагичным тот факт, что хотя наличие структур угнетения является с одной стороны и в основном результатом падения, но структуры эти развились в социологические нормы. То, что было и могло быть признано ничем иным, как грех, который следует преодолеть, стало в человеческом обществе принятой, нормальной общественной ситуацией. Иерархические взаимоотношения в племенах, царствах, религиях социологически закрепили право одного угнетать другого.

Тут, может быть, стоит заметить, что существует разница между двумя понятиями, которые мы постоянно смешиваем, — понятиями власти и авторитета. Власть состоит в умении одного существа принудить другое быть чем-нибудь или делать что-нибудь. Авторитет — способность одного существа (это может быть Бог, это может быть человек) произнести слова, которые звучат настолько глубоко правдивыми, что их нельзя отвергнуть, они принимаются без всякого колебания. Эти слова, может быть, и не будут выполнены без колебания, потому что они могут требовать от нас больше, чем мы способны сделать, но они обладают силой убедительности. Когда Петр говорит Христу: У Тебя глаголы вечной жизни (Ин 6:68), это не означает, что Христос держал речи о вечной жизни или описывал ее в заманчивых, привлекательных, убедительных словах. Он произносил слова, которые достигали самых глубин человека и вызывали к жизни вечность, которая покоилась в глубинах людей со времени падения. В этом заключается авторитет. И можно сказать — и я сказал бы это без колебания, — что у Бога нет власти в том смысле, что Он не применяет ее никогда, но у Него есть авторитет. Он произносит слова правды. Он говорит слова жизни. В основу Он кладет действия животворящие, спасительные, преображающие. Он никогда не принуждает, не насилует, не порабощает. Он оставляет нас свободными, потому что свобода в основном и по существу — взаимоотношение любви, когда один и другой отдают себя друг другу неограниченно в акте доверия и в акте великодушия, совершенной щедрости.

Так вот, вместо авторитета общество создало структуры силы. Это уже достаточно плохо в обществе, но я нахожу особенно чудовищным, что это охватило Церковь и заполонило Ее на всех уровнях. Если взглянуть на Церковь какой мы ее знаем на протяжении истории, мы увидим структуры силы и структуры подчиненности. Мы встречаем больше, чем авторитет: авторитет был бы освобождающим, сила же порабощает. Если вы возьмете положение женщины в Церкви, то это униженное положение, положение порабощения, положение, в котором женщина в подчинении иерархической системы, установленной и приводимой в действие мужчинами.

Одна из самых неприемлемых вещей, которую я нахожу в Церкви, — и сейчас я говорю достаточно откровенно, чтобы меня могли отлучить как еретика или, может быть, даже сжечь на костре полных трудов митрополита Антония, — что о Церкви говорят как о евхаристической общине. Под этим большинство людей разумеет, что это община, структура которой подобна структуре Литургии. Так вот, прежде всего это предельно неправильное употребление слова «евхаристический». Слово Евхаристия происходит от греческого слова харис, что означает благодать. Это общество, в котором преизбыточествует благодать, в котором благодать Божия изливается и в котором действующим началом является Божия благодать, а не сила людей, власть людей. Второе: слово «евхаристия», на современном греческом эвхаристо, означает «спасибо», так что евхаристия — это акт благодарности, это благодарность принесенная, благодарность ответная. И в древнеславянском, также как на древнегреческом, вы обнаружите, что слово «евхаристия» означает одновременно «благодарность» и «совершенный дар». Вот в чем дело. И когда мы говорим, что Церковь — евхаристическое общество, то это действительно так, если мы понимаем выражение в этом полном смысле: общество, в котором Божественная благодать изливается, дается даром, в котором люди с удивлением, в изумлении открывают себя так широко, так полно, как только могут, чтобы вместить ее столько, сколько могут, и которые считают, что это — величайший дар, который заслуживает величайшей благодарности. И величайший акт благодарности есть любовь. Но тогда что такое любовь? Любовь это то, что мы видим в начале творения. И любовь мы видим в учении Христа. Любовь — это отдача себя. Никто не имеет большей любви, говорит Христос, чем тот или та, которые готовы отдать свою жизнь за ближнего (Ин 15:13). Это — любовь.

Отдать свою жизнь не означает просто быть однажды убитым. Это означает полностью посвятить свою жизнь поклонению, служению, почитанию своего ближнего. И это нечто очень важное. Это то, чем является Церковь, если мы хотим говорить о Ней как о евхаристической общине, но далеко не той евхаристической общиной, какой мы видим ее в литургической форме, когда в нашем постоянно приниженном по сравнению с ранней Церковью понимании мы видим стадо спящих или блеющих овец, покорных, послушных, собравшихся, чтобы прислушаться к старшим, и затем трехэтажную иерархию с дьяконами, которые ведут молитву. «Миром Господу помолимся» — и овцы блеют «Господи, помилуй», они вводят народ в молитву, они приказывают ему: «теперь делайте это», «а теперь делайте то-то». И мы забываем, что дьяконы были избраны ранней Церковью для совершенно иных целей, а именно, чтобы быть глазами, руками и ушами сострадания, теми, кто заботится о вдовах, о нищих, о больных, о голодных, и были введены в литургическое служение, чтобы в тех же категориях быть поддержкой священника или епископа, чтобы помогать ему выполнять свое действие, и также чтобы быть любовью, состраданием Церкви к своему священнику или своему епископу в едином лице, которое будет заботиться о них. Но есть еще нечто более значительное: дьякон остается мирянином. Дьякона отпевают по чину мирянина, не священнослужителя. Дьякон — это мирянин, который представляет в алтаре всю общину. В нем община присутствует у Святого престола в алтаре. Так что он ничуть не выше верующих. Священник и епископ называются служителями. Христос говорит: Я среди вас как служащий (Лк 22:27). Чем выше вы рангом, тем ниже вы в служении.

Я помню, отец Софроний однажды сказал мне, что мы слишком часто воображаем, будто Церковь — это пирамида, стоящая на широкой основе, а вершина ее где-то очень высоко, тогда как в действительности Церковь — это перевернутая пирамида. Всем весом она покоится на одной Личности, имя которой — Иисус Христос, а затем идут другие пласты людей, которые не так низко, потому что они еще не способны нести тяготы друг друга так же совершенно, как Христос, как апостолы и как некоторые другие. Вот в чем заключается иерархия Церкви. И если мы думаем о иерархии Церкви как все возвышающейся пирамиде с вершиной, если это — идеал, тогда мы должны принять римокатолическое восприятие папы, потому что он тогда — главный епископ, высший иерарх, находящийся на вершине. Он стоит там, где один Христос может стоять. Вся наша иерархия — это иерархия вверх дном, когда те, которые должны быть рабами, слугами, те, которые кладут свою жизнь за других, те, которые несут бремя других, должны быть на самом дне, чтобы остальные могли жить и дышать, и расти и учиться, но не учиться тому, чему их учат другие, а учиться на примере того, что означает тело людей, отдающих свою жизнь за них.

Человек, как я сказал вам в начале беседы, был призван быть вождем всей твари в полноту, в глубины Божии, в такую полноту, которая соделает все творение прославленным веществом и духовным одеянием Бога. Человек отпал. Человек потерял эту способность, погрузившись в тварность и тем став ее пленником. И в этом диво Воплощения: Сам Бог соединяется с тварностью, и у твари теперь есть вождь. Тварный мир получил человека, и больше, чем человека, потому что в Воплощении не только человек искуплен и являет откровение всей своей полноты и совершенства, но весь тварный мир может смотреть на физическое присутствие Христа и узнавать свою собственную материальность восполненной, прославленной, сияющей Божеством, совершенной. И поэтому мы говорим о Воплощении как о явлении эсхатологическом, явлении конечном. Все, что должно случиться, уже произошло и теперь должно просто стать реальностью для всех, каждого и всего; но оно уже случилось. В нашем мире уже есть Христос воскресший и вознесшийся, и сидящий одесную Славы. Материальность этого мира через тело Христа воскресшего пребывает в самой сердцевине Святой Троицы. И в этом теле Христа весь материальный мир может смотреть в глубины Троицы и видеть там себя. Победа одержана. Слава наступила.

Но надо поставить еще один вопрос. Мы продолжаем быть священниками в творении. Роль священника — освящать все, отбирать все из власти сатаны и мертвости тварного мира, лишенного Бога, и приносить это Богу, и прежде всего — самих себя. Словами молитвослова, мы призваны соделать из наших душ и телес совершенную жертву Богу. И жертва не означает кровавое жертвоприношение, это означает что-то, что мы сделали священным и святым, где Бог может пребывать, чем Он может обладать, что может использовать, о чем Бог может радоваться и с чем может общаться. И в этом процессе, потому что это случается с нами в духе, в душе и в теле, мы привлекаем к Нему все нас окружающее.

Один из православных святых говорит, что мы можем совершить для окружающего нас тварного мира то, чего мы уже достигли для себя самих. Мы можем дать ему исцеление и цельность в той мере, в какой мы достигли благодатью и силой Божией цельности, дали Богу исцелить нас. Вот к чему мы призваны. Но есть Единственный, Кто уже достиг этого, — это Господь Иисус Христос, в Нем это уже совершено.

И сейчас я подхожу к очень важному моменту. В начале я подчеркивал и повторял со всей своей страстью, что Адам, призванный изначально к бытию, не был мужской особью, из которого непонятным чудом была вызвана женская особь, потому что если в нем не было женственности, женственность и не могла бы родиться из него. Я говорил, что Адам был сотворен как всецелый человек, содержащий все, что есть мужчина, и все, что есть женщина, всю мужественность и всю женственность, и что в момент экстаза, когда силой Божией Адам был приведен к чему-то большему, чем он сам был в своей ограниченности, родилась Ева.

И вот новый Адам — это Адам согласно этому образцу. Если Новый Адам, Господь Иисус Христос, не подобен первому Адаму, содержащему в себе все человеческое, все, что есть мужественность и все, что есть женственность — я прошу прощения за эти слова, у меня нет лучших, — тогда слова святого Афанасия Великого встают с разительной силой, потому что он говорит: чего Христос не взял на Себя, то Он не спас. Если Он не что иное, как мужеская особь, мужчина, то Он спас мужскую половину человечества, а женская половина вне спасения или может быть втянута в него посредством какого-то богословского ухищрения, но не органически, не реально. Нет, Христос содержал в Себе полноту того, что есть мужчина и женщина. Если мы говорим о Нем как о Первосвященнике твари, мы должны к тому же признать, что в Нем все, что является миром женщины, участвует в священной функции священства всей твари.

Я знаю, что нам могут напомнить целый ряд цитат из апостола Павла — которым можно противопоставить другие цитаты апостола Павла. Я знаю, что нам говорят, что Матерь Божия никогда не была священницей, нам говорят, что это — традиция Церкви и поэтому нельзя этого нарушать.

Если можно, я сначала скажу одно слово о традиции. Один американский римокатолический богослов сказал однажды в докладе о разнице, существующей между традицией и традиционализмом. Он говорит, что традиция — это живая вера Церкви с тех пор, как она началась, и живущая в тех, кто жив теперь. А традиционализм — память о том, что сделали или чему верили другие и что хранится мертвым наследием. Это не точная цитата, но такова была его мысль. Если мы обладаем традицией, происхождение которой мы не можем найти или не можем представить åé raison d’être, обоснования, и смысла, мы не имеем права держаться за нее. Это традиционализм. Это — обусловливание ума, это старая привычка, это не живая вера и не живая жизнь Бога среди нас и внутри нас.

Теперь, что касается Божией Матери, если можно, я скажу следующее. Если понадобится, я могу расширить тему при ответах на вопросы. Неправда, что Она никогда не играла роли священника — не в том смысле, в каком мы в наши дни говорим о служении священника, совершающего Литургию или другие таинства. Разница между священством всех верующих и служением священника состоит в том, что все верующие призваны принести себя в совершенную жертву Богу и вместе с собой — все, к чему они прикасаются и с чем связаны. Служение священника имеет другое измерение. Это служение Христа и, в богословской терминологии, заступническая роль жертвы Христовой перед Богом, принесение спасительного подвига Христова Богу как основания для обновления тварного мира.

И вот, если посмотреть на жизнь Божией Матери, мы видим следующее. Она — Та, Которая является второй Евой. Она принесла в мир Того, Который есть Жизнь Вечная и Кто приносит жизнь вечную в мир. Она не просто «орудие» Воплощения. Она активно, действием совершенной веры и отдачи Себя сделала возможным для Жизни Вечной вступить в этот мир. Это — акт освящения, больший чем что-либо, что может быть сделано человеческим действием. А затем мы видим, как Она действует поистине как приносящая жертву. Вы помните принесение Христа во Храм — это исполнение заповеди, данной в Ветхом Завете, чтобы всякий мужской первенец, родившийся в еврейской семье, был принесен как жертва Богу в искупление, в память, дабы заплатить за смерть египетских первенцев, которые умерли в устрашение египтян, чтобы израильский народ был отпущен из рабства (Исх 12:29—32). Этих детей следовало приносить в обмен за тех детей, умерщвленных силой Божией, и Бог имел право жизни и смерти над ними всеми. В Ветхом Завете Он разрешал, чтобы всякий ребенок был заменен одним или двумя голубями, если родители были слишком бедны, или ягненком. Да, но Он имел право жизни и смерти, и на протяжении всей истории Он никогда не применял его. Только однажды Он принял Первенца израильской женщины. Это был первенец Девы по имени Мария, и этот ребенок был Единородным Сыном Божиим, ставшим Сыном человеческим. Он принял Его и привел этого Ребенка к смерти на кресте, чтобы Он умер искупительной смертью, так же как детям Израильским приходилось умереть или хотя бы быть принесенными во искупление детей египетских. Он умер искупительной смертью в том смысле, что Он умер от руки человеческой, потому что Он стоял за Бога против всех и всего, и Он умер смертью людей, нормальных, обыкновенных людей, в страшное мгновение, когда Он воскликнул: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34), приобщаясь, разделяя трагическую судьбу человечества, потерявшего Бога. Он умер от потери Бога всем человечеством. И Матерь Божия стояла там без единого слова протеста. Она приносила Своего Ребенка в это мгновение, как Она приносила Его, когда, зная, что Она делает, принесла Его в Иерусалимский храм. Она, может быть, из всех людей, мужчин или женщин, была великим Первосвященником нашего спасения, вместе с Господом Иисусом Христом, с Которым Она была едина волей, едина намерением и с Которым Она исповедовала единое действие. И было бы очень хорошо, чтобы православные, вместо того чтобы говорить бездумно, немножко больше задумались о месте женщин в Церкви, и если бы мы могли разрушить, раз и навсегда свести на нет и социологические структуры подавления, и богословские структуры подавления и дискриминации, которые я упомянул.

Нельзя ограничиваться, как постоянно делают, отсылками на предание Церкви. Церковное предание гораздо более богато и не так просто, как мы представляем. В истории Церкви есть много такого, что было ее законом в определенный момент, а затем ушло, или, наоборот, новое возникало. Возьмите нечто совершенно основное: церковную иерархию — дьяконы, священники, епископы. Я не сомневаюсь, что иерархия была создана под водительством Святого Духа. Но изначально ее не было, и если бы в тот момент обратиться к прошлому, люди могли сказать: «Нет, Христос избрал апостолов, ни дьяконов, ни клира не было». Вот вам один пример. С другой стороны, до сравнительно позднего времени епископы могли поставляться из женатого духовенства, теперь правило категорически не допускает этого. Есть целый ряд канонов, о которых никто и не слыхал, потому что они совершенно вышли из употребления. Например, канон предписывает отлучать от Церкви христианина, если он был в общественной бане. Есть канон, подвергающий запрещению того, кто обратился к врачу еврею. И множество канонов просто отложены, а позднее возникали новые правила, потому что Церковь не сложилась в первый век, а после застыла, окаменела, Церковь — тело, которое живет, меняется под действием собственного опыта, в силу собственной природы, точно так же, как младенец рождается, растет и меняется все время. Это не означает, что взрослый человек — полная противоположность или отрицание собственной юности. Это означает, что что-то происходит, то, что было в молодости, развивается, что-то должно вымереть ради того, чтобы другое могло развиться. Так что я не считаю принципиальным тот факт, что какие-то правила, считавшиеся абсолютно существенными, должны навсегда считаться таковыми. Кроме двух-трех примеров, которые я привел, есть множество другого. Я не призываю производить перемены просто потому, что они нам нравятся или удобны. Но мы должны вдумываться и задаваться вопросами: те правила, которые мы соблюдаем, действительно ли в нашей теперешней ситуации они соответствуют тому, чем учит Евангелие и ради чего Христос стал человеком? Я ничего не предрешаю, я выражаю со всей резкостью то, как сам переживаю, и вы вполне законно можете сказать, что мне недостает ни знаний, ни вдумчивости. Я сознаю, что мне надо думать еще и еще, чтобы я мог куда-то подвигаться с сегодняшней своей позиции. Но все православные и все православие как целое должно начать думать, думать глубоко, напряженно, ставить себе вопросы, ставить под вопрос самих себя, прежде чем сказать определенное «да» или «нет» на вопрос, который никогда раньше не вставал в Православной Церкви.

Ответы на вопросы

Подавление большей частью идет подсознательно. Почему мужчины бояться, что женщины получат возможность играть свою роль? Ведь всякий, кто представляет авторитет, является образом Христа…

Я совершенно согласен с вами. Мне кажется, это можно представить менее богословским, менее возвышенным образом. Когда я говорю, что священник — образ Христа, я подчеркиваю, что он не Христос, что он — образ, он стоит как исполнитель, но не он совершает службу, так сказать. Единственный совершитель всякого таинства — Сам Христос. Единственная сила, которая совершает таинство, — Святой Дух. Священник стоит как образ, он делает видимым невидимое, он произносит слова и совершает действия, которые указывают нам, что Бог совершает в данный момент. В каком-то смысле, когда я говорю, что священник — икона Христа, я имею в виду: «Поймите, что он не больше, чем икона. Он — дерево, линии и краски, но реальность за пределом всего этого». Вот моя реакция на такую «иконную» терминологию.

Можно, я добавлю одно. Я помню раввинистический рассказ: жена раввина говорит мужу: «Я так тебя люблю! В будущей жизни будет ли мне позволено лежать подножием у твоих ног?». И муж отвечает: «Венцом на голове моей будешь ты!».

Проповедовать, наставлять: разве женщины не могли бы делать это и без рукоположения?

Разумеется. В житиях святых мы видим множество женщин, которые были духовными наставницами, начиная с пустынниц IV, V, VI веков, и вплоть до наших дней, через всю историю христианства. Они могут делать все, что касается пастырской работы, и единственный спорный вопрос между церквами: может ли женщина совершать Евхаристию? В частности, Евхаристию, потому что на Тайной вечери совершитель ее был Христос, и подлинные события ее — Его Распятие, Его Воскресение, Его Вознесение. Но, как я уже говорил, является ли Христос мужчиной или Он — Всечеловек, то есть в Нем все человечество или мужская особь? И эта разница очень важная. Если принять, что Он стоял на Своем месте и действовал в силу того, что Он мужчина, тогда, действительно, нет речи о том, чтобы на Его месте стояла женщина. Но если Он — Новый Адам, содержащий в Себе все человечество, тогда Он действовал одновременно от имени мужчины и женщины в полном смысле слова.

Действительно, женщины выполняют в церкви все, что относится к благочестию. Вопрос стоит о том, почему им закрыт путь, открытый для мужчин, стать служителями таинств. Это вопрос, но он существует. А раз так, ему надо смотреть в лицо и так или иначе искать ему разрешения. Я не говорю, что вся Церковь скажет то, что я говорил сегодня или что я готов сказать, но я утверждаю, что Церковь должна подойти к нему гораздо более вдумчиво, прежде чем делать окончательные утверждения.

Я не могу принять Христа в виде женщины. Церковь — Его невеста…

Христос — Жених, и Церковь — невеста, но Церковь состоит не только из женщин, но и из мужчин, так что я тоже — невеста…

Почему мы начинаем с самого верха, со священства? Почему не начать с простых служб, не с таинств?

Давайте думать вместе.

Тело, дух, душа: целостность человеческой личности

Владимир Николаевич Лосский наряду с другими богословами подчеркивает тот факт, что с богословской точки зрения есть большая разница между «личностью», «персоной» и «индивидом». Индивид, как указывает само слово, — это последняя степень дробления. Можно говорить о человечестве, можно говорить о народах, можно говорить о расах, о семьях, но в конечном итоге остается единица, потому что если делить дальше, в конечном итоге останется не живой человек, а мертвое тело, труп — и душа покойника.

Индивид — это результат дробления. Мы все — индивиды в той мере, в какой чужды друг другу, разделены от Бога и потеряли внутреннюю цельность. Ни все человечество, ни каждый из нас в отдельности — мы не обладаем цельностью, и это приходится принимать в учет, когда мы думаем о самих себе, так же как когда думаешь о Церкви и о человечестве в целом. Невозможно иметь оптимистическое представление о Церкви и забывать, что и Церковь тоже раздроблена. Ни в ком из нас ум, сердце, тело, воля, наш порыв к Богу не сливаются в единый мощный поток жизни, тем более духовной жизни.

С другой стороны, мы говорим о личности, персоне, и это слово следует понимать верно. Первоначальное греческое слово испостась при переводе на латинский язык создало большую проблему. Греческое слово означает «твердое основание», нечто прочное, самую сущность вещей. Слово же «персона» в то время, когда был сделан этот перевод, означало нечто совсем другое. «Персона» в латиноязычном мире обозначало маску («личину») актера, которого можно было видеть и узнать благодаря этой маске, и слово personare означает «звучать через что-то». Но если думать о персоне как об актере в маске, вы же понимаете, что в этом понятии двойная неправда. С одной стороны, маска — не сам актер. С другой стороны, пьеса не есть реальность, это что-то выдуманное. Так что говорить о Трех Лицах Святой Троицы как о трех personae представлялось чудовищным богохульством, ложью, потому что это ложное представление, и это ложь относительно самой сути вещей.

Но значение этого слова следует понимать, как обычно и понимается, как личность, персону, то есть человеческое существо, рассматриваемое как единая и полная реальность. Но эта персона, эта реальность — нечто гораздо более сложное, чем можно вообразить. Персона — не просто человеческое существо, достигшее цельности, в ком все конфликты вымерли или в достаточной мере устоялись, чтобы не являть нам ситуацию хаоса. Суть понятия «персоны» в том, что когда мы говорим о персоне, мы говорим о человеке в его глубинной сущности. В книге Откровения нам дан образ не такого употребления слова «персона», но того именно, о чем я говорю. Во второй главе есть место, где говорится, что в конце времен каждому будет открыто имя, которого никто не знает, кроме Бога и того, кто это имя получает (Откр 2:17), имя, которое выражает единственность этого человека, единственное, неповторимое взаимоотношение, которое существует между этим человеком и Богом и, как следствие, между этим человеком и каждым другим.

Если думать в таком плане, то ясно становится, как важно нам делать различие между «персоной» и «индивидом». Оставим в стороне общество, подумаем о Церкви. Мы все, люди, разделены в самих себе, раздираемся между добром и злом, разделение проходит между нашим умственным восприятием и нашим опытным знанием. Мы разделены между собой, потому что в значительной степени чужды друг другу. Мы не понимаем друг друга, мы не одобряем друг друга, другие нам не нравятся, мы не любим друг друга. И Церковь в целом, как бы она ни была едина в Боге, но в своих отдельных членах является разделенным телом.

И тем не менее в этом разделенном теле каждый отдельный член имеет таинственную сердцевину, которую определяет имя, — имя, которое ведомо только Богу и тому, кто получает его, имя, в котором выражена единственность этого человека. Когда апостол Павел в одном из своих посланий говорит, что мы несем святыню в разбитых сосудах (ср. 2 Кор 4:7), это очень ясный образ индивида и личности внутри Церкви и в жизни мира в целом. Мы несем святыню. Мы все обладаем этим именем, которого еще не знаем, потому что наша связь с Богом недостаточно глубока, мы не настолько в Боге, чтобы быть способными узнать наше имя. Мы все носим в себе образ Божий, запечатленный в нас, и однако не видим его. Мы не видим его в себе, в противном случае мы относились бы к себе с чувством благоговейного поклонения, как к чему-то, что свято, что дорого Богу, настолько свято, что его нельзя осквернить. Апостол Павел много пишет об этом. И в то же время мы таковы, мы обладаем этим образом, он в нас. И мы должны сознавать, что когда мы говорим о личности, персоне, мы говорим о том, что в каждом из нас единственно, свято, драгоценно. Но какая связь одной персоны с другой? Мы все хорошо знаем, какова наша связь (или отсутствие ее) друг с другом как индивидами. Но каким образом одна персона связана с другой, если нет ничего, что позволяет нам противоположить их?

Тут мы можем обратиться к образу, который много веков назад дал древний русский летописец, Нестор. Он говорит о народах, но то же можно отнести к отдельным людям: он говорит, что каждый народ обладает только ему присущим свойством, которое не может быть предметом противопоставления, которое абсолютно единственно и неповторимо, и потому народы могут жить бок о бок, не сталкиваясь, не сравнивая себя с другими. Взаимоотношение между персонами подобно связи голосов, которые в полной взаимной гармонии поют в хоре. Каждый голос единственный. Каждый голос обладает своим единственным качеством — и я говорю не о разнице между, скажем, басом и тенором, но в пределах каждой категории каждый голос обладает собственным качеством. Каждый из нас как персона обладает уникальностью, которая вместе с уникальностью каждого другого сливается в единый поток поклонения или порыв взаимной любви.

Так что когда мы говорим о человеческой персоне, мы должны понять, что говорим о самом святом в себе, о чем-то, что знает только Бог, об образе Божием не просто как о наложенной печати, но как о жизненной силе в нас, которая изменяет, преображает нас и постепенно, пусть и очень медленно, делает нас причастниками Божественной природы (2 Пет 1:4). И однако мы несем эту святыню в разбитых сосудах своей индивидуальности. Это очень важно нам помнить, потому что только в этом случае мы можем видеть следствия такого положения. Например, мы видим, что когда стараемся создать взаимоотношения, мы не можем создать их искусственно, не преодолев разбитость индивида.

Сейчас очень много говорят об общинной жизни. Но общинная жизнь предназначена для индивидов. Это попытка сделать жизнь возможной для множества существ, которые в конечном счете не связаны между собой в полной гармонии, в жертвенной любви, в отдаче себя друг другу. Вот основа общины. То же самое можно было бы сказать о демократических взаимоотношениях между людьми в одной стране или местности. Воля большинства, общий дух народа (что не то же самое, как единогласие, единодушие, к которому стремится Церковь) — вот состояние индивидов, которые стараются создать между собой возможный modus vivendi, которые стараются жить вместе, несмотря на взаимное напряжение и разделения, стараются найти общий язык, общий интерес, который бы связал их и позволил выжить. Это относится к народам и время от времени взрывается войнами, или к семьям, которые должны выживать, не доходя до взаимных столкновений, ведущих к насилию, разделению, разводу.

В Ветхом Завете мы читаем, что изначально был сотворен человек, человеческое существо (Быт 1:26). Некоторые отцы Церкви говорят, что Адам, взятый от земли, созданный из персти земной, из основного как бы вещества тварного мира, содержал в себе все возможности человека. Он не имел пола, он был «всечеловеком», и постепенно, по мере того как он созревал от невинности к святости, от младенческого состояния к взрослости, в нем происходила поляризация, потребовавшая разделения двух элементов. И пришел момент, когда Бог разделил это единое человеческое существо на два, но они оставались в полном единстве. В Ветхом Завете мы видим этот момент, когда Бог разделил первозданного человека на мужчину и женщину. Переводы, и английский и славянский, неудовлетворительны. Мы читаем, что Бог взял ребро Адама (Быт 2:21). Одного раввина как-то спросили: почему Бог взял ребро, а не голову, что могло бы быть полезнее, или руку, что также полезно? И раввин ответил: потому что ребро — та часть человека, которая ближе всего к сердцу. Так что, согласно такой терминологии, женщина была создана из того, что ближе всего к сердцу мужчины, но я не считаю это блестящим или единственно возможным объяснением! Очень часто в древних языках, во всяком случае в славянском, «ребро», «ребра» означает «бок». Это выражение понималось в том смысле, что Бог разделил надвое первоначально единое существо, разделил две половины. Те, кто знает французский язык, уловят, что можно говорить о côte и côté: côte означает «ребро», côté — бок, сторона. И когда Адам видит Еву лицом к лицу, он восклицает: это кость от костей моих, плоть от плоти моей. И дальше в переводе текст неясен; там говорится: она будет называться женою, ибо взята от мужа (Быт 2:23). Но в еврейском тексте употреблено слово, которое одинаково в мужском и женском роде: иш и иша. Я — иш, она — иша. Она — женская часть меня, я — ее мужская часть.

В этот момент они — одно нераздельное существо в двух лицах, потому что падение еще не разделило человечество от Бога и одно человеческое существо от другого. Есть место в писаниях святого Мефодия Патарского, которое на латинском языке звучит так: Адам смотрит на Еву и говорит: она — мой alter ego, другой я сам, указывая этим на полное, радикальное отличие и одновременно тождество. Говоря о падении и о разделении Адама и Евы, святой Мефодий говорит дальше, что когда они отпали от Бога, пропала сила, связывавшая их воедино. Адам смотрел на Еву, Ева на Адама, и каждый говорил: я — ego, он — alter, он другой, она другая. Они стали разбитой парой, и тут вступает понятие индивида. Оно будет расти и углубляться. Со временем оно станет все более разрушительным, но в этот момент оно возникло. Они — уже не двое в единстве человеческого существа. Они — две персоны, в которых возникла индивидуальность. Это трагический момент, потому что этой чете придется каким-то образом быть вместе, в противном случае они будут разлучены навсегда. Разделение всегда растет, разделение никогда не исчезает само по себе.

И Бог устанавливает между ними взаимное притяжение. Они влекутся один к другому психологически и физически. Они тоскуют друг по другу, потому что в глубинах своих чуют, что они — одно, составляют одно целое, хотя на опыте знают, что случилось нечто разделившее их. Кто-то из духовных писателей говорит, что мир не мог бы существовать без таинств, потому что таинство — та сила, которая связывает тварь с Богом и твари между собой. И с самого начала мира Бог установил брак: не тот брак, который мы знаем теперь как церковное, богослужебное действо, но как событие, которое приводит два существа, иначе разделенные, в единство, в ту степень единства, которая им доступна. Оно может быть полным, оно может быть частичным, оно может быть возрастанием в единство, полным красоты и славы. Но брак — единственное таинство, которое сохранилось в библейском мире и в языческом мире, не давая индивидам порвать всякую связь и человеческому роду окончательно разрушиться.

Между людьми может быть любовь совершенная, без жадности обладания, та любовь, которую описывает Христос: тот не любит истинно, кто не готов жизнь отдать за другого (Ин 15:13). Отдать жизнь не значит умереть, отдать жизнь — значит полностью, без ограничения истощить себя, отдать. Понятие о любви может порой быть очень двусмысленно. В книге Screwtape Letters К. С. Льюиса старый бес пишет о любви своему племяннику, который под его руководством овладевает бесовской наукой. И он пишет: я не понимаю, как это Враг (Врагом он называет Бога) говорит, что любит людей. Он же дает им свободу! Они могут делать, что хотят. Они могут принять Его или отвергнуть Его, они могут пойти за Ним или отвернуться от Него. Когда я говорю, что люблю тебя, я имею в виду, что хочу обладать тобой так, чтобы ничего в тебе не осталось бы вне моей власти. Когда я думаю о совершенной любви к тебе, я думаю о том, как бы поглотить и переварить тебя так, чтобы вне меня тебя не осталось…

Такова бесовская «любовь». Но в большей или меньше степени мы находим это в человеческих отношениях. Можно ли подумать о нас, о мне, о каждом из нас, за исключением великих святых, что человек посмотрел на другого и сказал: «Он (она) — другой я сам, мой alter ego. Я существую только в связи с ним, с ней. Я существую, только постольку поскольку я устремлен, направлен к этому человеку. Я существую только вместе с ним, ради него. Без него — меня нет». Потому что любовь — это. В начале Евангелия от Иоанна нам говорится: В начале было Слово, и Слово был у Бога (Ин 1:1). Греческий текст не говорит «у Бога». Там стоят слова προς τον Θεον, что означает: к Богу, не просто «с» Ним. Этим говорится, что Слово Божие устремлено к Отцу. Оно направлено к Отцу, потому что в Себе Самом, в отдельности от Отца не имеет ни raison d’être, ни смысла, ни присутствия, ни бытия.

Такова должна быть любовь между людьми, и не только та любовь, которая соединяет людей в браке. Я говорю о той любви, посредством которой люди могли бы быть связаны друг с другом, если бы в них персона преобладала над индивидом, если бы индивид не заслонял персону, если бы индивид не стоял подобно ширме, туману, через который надо пробиться, который надо развеять, чтобы увидеть, так, чтобы отношения были отношениями двух людей, а не двух хищников или паразитов, отношениями людей, которые существуют друг ради друга и не видят другой цели существования.

Это то, что апостол Павел испытывал по отношению ко Христу. Это то, что он чувствовал в Боге, во Христе, в своих отношениях с каждым другим человеком. Это то, что мы могли бы видеть в Церкви или что мы более или менее встречаем в Церкви, — Церкви не как церковной организации, но Церкви в ее сущности, Церкви как доме Божием. Принадлежать к Церкви означает быть в собственном Божием доме. У нас есть Отец. У нас есть Брат — имя Ему Иисус Христос, Живой и Единородный Сын Божий. Тот же Дух дышит в нас, Святой Дух Божий. У нас один ум — ум Христов, это выражение Священного Писания (1 Кор 2:16). Церковь — дом Божий, в котором мы живем и пользуемся всеми правами детей нашего Отца. Святой Ириней Лионский говорит, что придет время, когда, в полном единении со Христом и силой Святого Духа, мы станем уже не приемными детьми Божиими, но в Единородном Сыне, силой Святого Духа, мы, все человечество, станем единородным сыном Божиим, и Бог будет все во всем, говоря словами апостола Павла (1 Кор 15:28). Вот наше человеческое призвание.

В своем индивидуальном бывании мы обладаем телом, душой, духом, и каждый из этих элементов имеет свое место и свою роль, существенную роль в нашем становлении персонами, когда мы преодолеваем свою замкнутость в индивидуальности, в нашем отвержении другого.

Здесь я хотел бы попутно сделать одно замечание. Мы неизменно употребляем «Ты», когда обращаемся к Богу, потому что стремимся осознать и подчеркнуть тот факт, что в терминах «Я» и «Ты» мы утверждаем то именно, о чем я сейчас говорил. Мы говорим «ты» самому близкому, самому дорогому человеку, но когда мы говорим «ты», мы утверждаем полную, предельную инаковость этого человека, то, что он — «другой», и вместе с тем — его бесконечную к нам близость и нашу близость к нему. В Церкви мы — «ты» (или должны бы быть «ты») друг для друга, так же как Бог для нас — «Ты» и мы для Него — «ты», потому что Он знает тайное, таинственное имя, которое до конца совпадает с нами, а у нас нет имени для Него, потому что мы еще не знаем Бога так, как призваны знать Его. Апостол Павел говорит, что придет время, когда мы будем знать Бога так же, как сами познаны Им (1 Кор 13:12). Но пока что у Бога есть имя — Иисус, имя Бога, ставшего Человеком. В Нем мы видим откровение всего, чем может быть человек, потому что в Нем нам явлен истинный и совершенный Человек, в Его теле, в Его душе, в Его духе. Он — Человек, и мы можем от Него научиться тому, что значит быть человеком.

Мы все обладаем телом, и душой, и духом. Тело и дух — вот два основные фактора, которые соединяют нас с Богом и с тварным миром. Адам был сотворен из праха земного. Он не был результатом резкого скачка от животного к человечеству, он не есть последняя стадия эволюционного развития. Бог не сотворил его, превратив в человека самую совершенную и привлекательную обезьяну. Бог взял прах земной, так что человек во всем подобен всему сотворенному Богом. Мы состоим из того же вещества, что и каждый атом, и каждая галактика. Каждый атом и каждая галактика и все сущее между этими крайностями может узнать себя самое в нас, в нашем теле. И это не происходит, потому что мы отпали от Бога, потому что наши тела уже не являются знаком присутствия Божия и нашей укорененности в Боге.

После потопа Господь говорит Ною: отныне все живущее предано в твою власть. Они будут тебе пищей, а ты будешь для них ужасом (Быт 9:2—3). Вот какая создалась взаимосвязь, и вот откуда такая физическая отчужденность, и взаимная, и с остальным тварным миром. Пока мы не усвоили искупление, не воссозданы, не обновлены силой и благодатью Божией, мы остаемся чуждыми, хищниками в мире, который мы были призваны вести к полноте общения с Богом. Благодаря тому что мы одно, что наша плоть — одной природы со всем существующим, весь мир мог бы последовать за нами, если бы только мы следовали за Богом. Но мы не идем за Богом, либо идем за Ним, постоянно запинаясь, колеблясь, мы так неверны Ему. Нам очень важно осознать единство между нами и тварным миром, понять, насколько важен для тварного мира и для нас тот факт, что мы едины, навсегда неразлучны.

А на другом краю — наш дух. Когда был создан Адам, Бог вдохнул в него Свою жизнь (Быт 2:7). Дыхание Божие внутри нас и делает нас подобными Богу, и позволяет нам вырастать от эмпирического человечества в существа, исполненные Божества, которые из невинности вырастают в святость. От безгрешности Адама, через падение человека, через покаяние, через искупительное дело Христа, через наше единение с Ним мы вырастаем в единство с Богом и становимся причастниками Божественной природы (2 Пет 1:4).

И между телом и духом — человеческая душа. Душа — это наш ум, наши эмоции, все формы сознания, какие есть в нас. И это — уязвимое место нашей жизни, потому что сюда направлены все искушения. Дьявол не может искушать нашу плоть. Один из отцов Церкви сказал, что когда мы говорим о грехах плоти, мы говорим не о том, что плоть наша греховна, но о тех грехах, которые наша душа совершает против нашей плоти. Я голоден, потому что тело требует пищи, но я проявляю жадность, потому что душа делает выбор между тем, что кажется вожделенным, и прочим. Мой отец как-то сказал мне, когда я был молод: «Никогда не держи дома ничего „вкусненького“, никакой любимой пищи. Держи только то, что не особенно любишь, тогда будешь есть только потому, что голоден, а не от жадности». Во всех своих проявлениях наше тело чисто и естественно. Оно теряет естественность и чистоту через то, что на него проецирует душа, — жадность, похоть и т. д. Тут-то и действует дьявол, потому что он может подсказать: «Зачем есть хлеб, когда можно взять пряник? Почему не попользоваться тем-то и тем-то? (что не совсем незаконно, но без чего лучше бы обойтись). Тебе же будет приятно!». И навязывает это нашему телу, которое постепенно совращается душой.

Писатели древности говорили о душе как о той части человека, которой может коснуться и дьявол и Бог. Бог зовет нас к Себе, к совершенной любви, и Он доказал нам, что действительно любит нас настолько, что Сына Своего Единородного отдал на смерть, чтобы мы жили (Ин 3:16—17; 1 Ин 4:9—10). А дьявол тут же говорит нам: «Не верь Ему. Это будет когда-то, это только обещано. То, что я предлагаю, так привлекательно! Бери сразу!». Дьявол заманивает нас, Бог призывает нас. Дьявол дает обещания, которых никогда не исполняет. Бог говорит: приди, я люблю тебя! Ты увидишь, что способна сотворить любовь. Взгляни на Христа. Взгляни на Мою любовь. Взгляни на Младенца Вифлеемского, Который отдает Себя, Который — Сам Бог, отдающий Себя беспомощно, беззащитно. Он вверяет Себя тебе. И судьба человечества зависит от того, что человек выберет, куда устремится его душа. Приму ли я приманку одного или зов любви Другого? И затем мы видим все исполнившимся в лице Христа. Христос становится человеком. Он причастен в собственном теле всей материальности тварного мира. Все творение может глядеть на Него и сказать: «Вот чем я призвано стать. Вот ради чего меня создал Бог. Вот я, каким стремлюсь стать, чем я стало бы, если бы человек не предал меня».

Святой Феодор Студит говорит, что мир подобен прекрасному коню, которым правит пьяный всадник. Так видит себя мир. Мир — прекрасное творение Божие, а мы, кто был призван вести его к совершенству, не справились со своей задачей и продолжаем изо дня в день быть отступниками от своего призвания. Но не так со Христом. Он соединен с тварью, и в чистоте Своего тела, в совершенстве Своего тела Он может явить образ всего тварного. В Своей душе Он остался незапятнанным. Есть место у пророка Исайи, где говорится, что Младенец родится Израилю, и раньше чем Он сможет различить добро от зла, Он выберет добро, не потому что над Ним чудесный покров, но потому что в Нем Самом нет зла (Ис 7:16). И значит, нас направляет к злу только наша испорченность. В Нем нет порчи, и следственно душой, Своей человеческой душой Он выбирает добро. Он — воплощенный Сын Божий, и Он открывает нам, чем может быть человек, чем призван быть человек, исполненный Божественного присутствия, исполненный благодати Божией, совершенный и в единстве с Богом.

Электронная библиотека "Митрополит Сурожский Антоний"

Telegram-канал "Антоний Сурожский. Проповеди"

Книги Митрополита Антония Сурожского на OZON

Часть III. Евангелие в жизни

Мужчина и женщина в тварном мире 193

Мужчина и женщина в тварном мире ¹⁹³