|
Митрополит Сурожский Антоний. Поставление во чтеца Я хотел бы сказать сейчас несколько слов нашему новопоставленному чтецу, а также приветствовать его родных, приехавших издалека ради этого события. Святой Иоанн Лествичник говорит, что слово Божие останется бессильным и бездейственным, если тот, кто его провозглашает, не будет произносить его из самой глубины собственной души. Он дает нам образ и говорит, что как бы стрела ни была пряма и остра, она будет лежать бесполезной, если не будет лука и тетивы, руки и глаза и твердого намерения стрелка пустить эту стрелу в самую цель. Слово Божие есть жизнь, и слово Божие есть Дух; но совершаем ли мы богослужение, читаем ли Священное Писание, провозглашаем ли его в слух других, мы можем увы, угасить, убить этот дух, превратить самые святые слова в пустой звук, если эти слова не достигли нас самих прежде, чем они дойдут до других. Когда мы молимся, когда мы читаем Писание, когда мы проповедуем слово Божие, те, кто нас слушает, должны уловить, как бы подслушать, как мы обращаемся к Богу, беседуем с Богом – не с ними. Вот почему в наставлении, которое преподается новопоставляемому чтецу, говорится, что он должен читать Писание ежедневно; и он должен дать доступ слову Божию к себе, не только чтобы оно достигло его, но чтобы оно вторглось в его ум и ум его стал со-образным слову; чтобы оно вторглось в его сердце и его сердце очистилось бы и обновилось этим словом истины, словом света. Он должен также – и это далеко не последняя задача – воплотить каждое слово, которое он провозглашает, в собственной жизни, как это должен делать каждый христианин со словом молитвы, с которым он обращается к Богу. Если наши молитвы, если слово Божие, которое мы читаем и провозглашаем, не станет в нас живым, не даст импульса и не пронзит всякое наше другое слово и действие, всякую мысль и побуждение нашего сердца и воли, оно дойдет до других как отдаленный отзвук, как эхо, но не как стрела, летящая и ударяющая в цель. И сегодня брат наш Андрей поднял на себя труд, далеко превосходящий простое чтение Священного Писания во всеуслышание; он взял на себя делание так читать Писание и жить им, чтобы отождествиться с этими словами и провозглашать их не с ораторским искусством, а с силой и правдой. Божие благословение да будет с ним, с единокровными его, с теми, кто воспитал его и дошел с ним до этой первой ступени посвящения. И пусть он радуется и дает нам жизнь в своем делании отождествления со словом Божиим и провозглашает его из глубин жизни, все более отдающей себя Богу. Аминь. Рукоположение во диакона Рукоположение одного из членов христианской общины в священный сан – это всегда событие, касающееся всей общины, и больше того: событие, выходящее за пределы общины, затрагивающее всю Церковь. Сегодня мы совершаем рукоположение во диакона. Что же такое этот сан, который Церковь – а через нее Сам Христос – дает своему служителю? Первые диаконы были поставлены для того, чтобы быть выражением милосердной любви Церкви. Церковь – это милосердие; Церковь – это любовь и ничто иное; и если она становится чем-то иным, то перестает быть Церковью во всей ее полноте. И любовь эта должна быть проницательной, она должна быть глубокой, она должна быть личной, конкретной. И уже в первые века христианской жизни, когда вся Церковь трепетала любовью, она избирала людей глубокого сердца, сердца живого, людей чистой жизни, мужей молитвы, чтобы сделать их орудиями своей любви среди тех, кто беден, кого коснулось несчастье, кого сразило горе. Быть членом этого братства милосердной любви – очень большая ответственность, ибо для того, чтобы давать, надо иметь сердце дарующее, надо обладать глубиной сострадания и глубиной любви, чтобы людям легко было простить нам дар, который они от нас получат. Потому что, когда мы даем с холодным сердцем, когда мы даем по долгу, когда мы милосердны только в своих поступках, а сердце наше остается чуждым акту любви, тогда тот, кто получает наш дар, принимает вместе с ним унижение, боль и обиду. И вот для нашего нового диакона Петра это будет делом целой жизни – жизни терпеливого труда, трезвой, внимательной работы над собой: научиться иметь сердце глубокое и милостивое, способное отозваться быстро и навсегда, сердце, которое никогда не устает, никогда не разочаровывается, которое всегда переполнено Христовой любовью, изливающейся через него на всех, кто в ней нуждается. Эту любовь, которая есть делание диакона, Церковь впоследствии применила особо: она приобщила диакона к совершению своих Таинств; здесь он становится защитником молитвы священника и в то же время – руководителем молитвы верующих. Он дает вам тему молитвы: в ответ на прошения, которые он произносит, вы повторяете: Господи, помилуй, или предаете себя в руки Божии, говоря: Тебе, Господи, или исповедуете истинность слова Церкви, отвечая: Аминь. Велика эта любовь: шаг за шагом диакон вводит вас в литургическую тайну, влечет в ее глубины – те глубины, которых вы не могли бы достигнуть сами в своей духовной жизни. Но есть у диакона и другая задача: охранять молитву священника. Священник во время богослужения должен быть сама молитва, он должен все забыть, чтобы живым факелом стоять перед Богом. А все заботы о службе, даже само ведение службы возлагается на диакона, чтобы священник мог без остатка отдаться молитве. Пожелаем же, чтобы наш новый диакон молился на этой духовной глубине, которая и вас приобщит к духу богослужения; пусть влечет он вас своей молитвой вглубь евхаристической тайны, и пусть он будет человеком мирного сердца и мирного тела, способным оберегать молитву священника, чтобы священник мог неразделенно стоять перед Богом. И, наконец, третье, о чем я хочу вам напомнить: это то, что диакон возглашает Евангелие. Он не призван проповедовать его словом, тем творческим актом, который, согласно древнему изречению, делает каждого священника пятым евангелистом: он призван лишь провозглашать это слово. Но оно будет провозглашаться с силой, действовать со властью, достигать сердец и умов с живой убедительностью, только если оно будет воспринято самим диаконом, если он будет возглашать его из глубины своего сердца и изнутри подлинно христианской жизни, как слово Учителя, которое он понял и которому он во всем послушен. Поэтому ему надо будет все более внимательно вчитываться в Евангелие, жить Евангелием так полно, как он только сможет, чтобы, возглашая его, не провозглашать собственное осуждение. Дай Бог ему жизнь чистую, жизнь истинно евангельскую, которая сделает его способным выполнять те три задачи, о которых я сейчас сказал. А вы, присутствовавшие при этом рукоположении, молившиеся при этом чуде сошествия Святого Духа на человека, которого Он облек Своей силой на служение, какого ни один человек не посмел бы взять на себя, – вы все продолжайте молиться за него, потому что все мы – братья, и искушения окружают нас со всех сторон. Молитесь за него изо дня в день, чтобы Господь сделал его достойным служителем Своей Церкви и чтобы он во всем следовал – как мы того просим в молитве посвящения при рукоположении – первому из диаконов Церкви, первомученику Стефану: чтобы он уподобился Христу, как уподобился Ему Стефан, чтобы он свидетельствовал о Христе, как свидетельствовал Стефан, и чтобы он вошел в мир Христов, как Стефан вошел в него, вошел в славу Божию. Аминь. Рукоположение во священника Совершилось Таинство Церкви – силой, благодатью, нашествием Святого Духа, верой народной, молитвами Церкви. Да будет крепко и благословенно твое священство и любовью, и верой, и ожиданием Церкви родной. И эта икона, эти цветы, которые были подарены тебе сегодня, являются живым свидетельством народной любви и народного доверия твоему священству. Пусть этой молитвой и этой любовью и этой верой в тебе окрыляется твоя жизнь священническая. А весь народ Божий – с каким ожиданием, с какой надеждой смотрит он на священника! Священник – это человек, которого Бог позвал по имени и дал благовествовать Евангелие, проповедовать слово истины, давать новую жизнь в Таинствах: Евангелие как добрую, животворящую весть о том, что человек не оставлен Богом, что Бог верит в него, а не только любит. Любить можно и тех, в кого больше не веришь, любить можно и с болью сердечной о том, что всякая надежда вымерла, что осталась только любовь. А Бог не только любит нас, но верит в нас: Он поверил в нас, когда послал Своего Сына умирать на Кресте, чтобы мы жили; верил Он, что не напрасна будет эта смерть, что будет она принята, и те, кто потерял веру в себя, найдут ее в этой Божественной вере.Это проповедуй, чтобы люди поверили в себя и в свое великое призвание; потому что призвание наше превосходит всякую меру нашего воображения: мы призваны стать причастниками Божественной природы, стать живыми членами живого Христова тела, храмами Святого Духа; стать не только, по слову святого Игнатия Богоносца, “всецелым Христом” , но, по смелому, страшному слову святого Иринея Лионского, в Единородном Сыне стать единородным сыном. Это призвание мы не можем исполнить никакими своими человеческими силами, это дар Божественной веры в нас. Его никогда не колеблющейся надежды, Его никогда не умирающей любви. И это дается нам в Церкви.Прежде всего – в слове истины, потому что слово Божие, которое мы читаем и которое тебе будет дано провозглашать и проповедовать – это слово не человеческое, а слово, исполненное Духа, слово, полное жизни и силы. Слово Божие – тоже таинство, обновляющее, дающее жизнь, открывающее нам вечность и другие Таинства: Крещение, Дары Святого Духа и приобщение Тела и Крови, и все Таинства, где действует Бог. Их поручает Господь тебе, чтобы с верностью, с любовью к Нему, с любовью к людям ты служил. Человек Таинства совершать не может; всякое Таинство совершает единственный Первосвященник – Христос, действует в них одна только сила – Духа Святого; вместе с тем без твоего священства не совершится ни одно Таинство, и это будет зависеть от того, что тебя призвал Господь и ты ответил: “Я здесь, Господи!” Перед тобой сейчас лежит пастырство; “Паси овец Моих, паси агнцев Моих”, – говорит тебе Господь, и я хочу, не только для тебя, но и для всех, у кого уши есть, чтобы слышать, прочесть тебе Слово о Пастырстве, которое несколько лет назад было послано мне из недр русской веры: “Отец, одна алчущая душа говорит мне: “Ты встретила пастыря, и в твоих глазах светится жизнь; скажи, что ты видела, чтобы люди вспомнили, что такое пастырь”. Но я ничего не скажу, отец, – все давно сказано, и новые слова ничего не откроют тем, кто опытом жизни не знает тайны распятия Пастыря; в твоем непрестанном и личном единении со Христом заключена тайна твоего пастырства, и это и есть первое его условие, а не твое совершенство. “Кто висит на кресте, тот не думает о совершенстве”, и “с креста не сходят, с него снимают только замертво”. А остальное – естественное следствие: “Аще вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе”, – говорит Господь (Ин. 12, 32). Так и ты – в твою меру, в меру твоего единения со Христом. Меру же твою, пастырь, знает Бог, а мы можем только дивиться, видя, как Он доверяет, дарит тебе души, твоей молитвой вырванные из когтей смерти и ада; тебе Бог может сказать: “Иди”, и по полноте твоего послушания ни одна земная преграда не в силах остановить твоего шествия к единственной и потерявшейся душе, которую усмотрел для тебя Бог. И найдя ее, пастырь, ты служишь ей во всем ее убожестве, как Самому Христу... Это просто и очевидно, как всякая тайна, чтобы те, кому дано, сразу узнали, а не знающие ничего не заметили бы”. Это путь единения со Христом в молитве и в Таинствах; это путь, на котором мы говорим: “Пусть будет Твоя воля, Господи, а не моя”, даже тогда, когда перед нами чаша страдания и смерти. Этот путь – Сам Христос, Который есть также и Истина, Которая есть не “что-то”, а Некто и Жизнь, Которая есть тоже Некто: Сам Бог Живой, Жизнь наша – Кого мы и должны проповедовать. И это ты сможешь совершить только тогда, когда ни на какие человеческие силы – ни на крепость молодости, ни на ум, ни на чуткость сердца, ни на знания, ни на что не будешь надеяться, как только на то, что сила Божия в немощи совершается, на то, что, если мы отдаем себя гибко, в слабости и немощи, в руку Того, Кто содержит весь мир и созидает всю тварь, тогда всякое дело совершится. Но мы должны также помнить, что дело Христово, дело христианина – это не только хорошо исполненное человеческое служение; дело христианина отличается от дела всякого человека тем, что всякое действие христианина должно быть действием Самого Бога через него. Как Христос говорит: Якоже слышу сужду, поэтому суд Мой праведен есть, ибо Я не ищу воли Моея, но воли Пославшего Меня... И в другом месте: Отец и до сих пор творит, делает и показывает Мне дела Свои, чтобы Я их совершил... Вот таким созерцанием должна наполниться наша жизнь, так мы должны вглядываться в пути Божии, в таинственный и сложный узор жизни, чтобы уловить в нем красную нить, путь Господень, неуловимый, и действовать, не зная ничего, кроме того, что сейчас Господь велит: как сказать или как поступить – и тогда, в этой прозрачности и в этой немощи, в такой хрупкости и такой гибкости совершится сила Божия, и врата адовы не одолеют самой хрупкой немощи человеческой.По молитвам родной Церкви, по молитвам собравшегося здесь народа, по ожиданию всех тех, кого тебе даст Бог, да будет твое служение благословенно.. А для нас сегодня радость большая, глубокая. Бог совершил новое чудо на земле, ибо всякое Таинство – чудо любви Господней. Пребудем в этой любви и радости Божией. После последнего благословения литургии отец Михаил даст нам свое первое священническое благословение: примите его и сохраните его как святыню и помните, что сегодня вы были не только зрители Таинства, но совершители его как Церковь Христова, и что вы будете отвечать перед Богом за путь, который ему даст Господь. Молитесь о нем, любите его, помогите ему во всем, и пусть Господь нас всех соединит ничем никогда не колеблемой любовью, взаимным доверием и надеждой, которая может победить все. Аминь. Монашеский постриг К тому, что я тебе уже сказал, хочу прибавить только несколько слов: Христос говорил о тяжелом кресте, который мы должны взять на себя, – о Кресте Любви; и один из Его учеников сказал: Но кто же тогда может спастись?.. Христос ответил: Невозможное человеку возможно Богу... Ты сейчас поднял на себя невозможное делание: следовать за Христом, куда бы Он ни пошел, следовать за Ним на всех Его земных путях; и ты принял от Него обетование, что чашу, которую Ему надлежит пить, Он разделит с тобой, и в то испытание, в которое Он был погружен, Он дарует тебе погрузиться с Ним. Будь же готов к тому, что Он поведет тебя во мрак Гефсимании, чтобы оказаться перед лицом не только мгновенной физической смерти, но туги смертной того, кому понятен весь ужас этой смерти. И дальше, через все то, о чем мы читаем в Евангелии о страстных днях, поведет Он тебя, чтобы вместе с Ним ты умер смертью, которую ты символически принял в Крещении, и смертью, которую ты избрал теперь, через монашеский постриг. Поведет Он тебя и во ад, ибо ты – Его священник, и ты призван идти в самые глубокие, самые мрачные закоулки жизни, чтобы высвободить из ада тех, кто находится в плену у дьявола и у зла. Но завершение всего и не Гефсимания, и не страстные дни, не леденящий душу крик: “Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?”, и не сошествие во ад, но славное Воскресение и Вознесение. Ты сейчас начинаешь этот путь; всякий, кто произносит слова, кратко начертанные на параманте: “Аз язвы Господа моего на теле моем ношу”, обращается к Нему, прося дать ему силы, и Христос отвечает: Довольно тебе благодати Моей: ибо сила Моя совершается в немощи... И Павел, ликуя, восклицает: И потому я буду хвалиться только немощами моими, дабы все было благодатью Господней... Тебе была вручена надломленная свеча, чтобы ты помнил слова Христа, что Он льна курящегося не угасит и тростника надломленного не переломит. Помни это всегда, потому что будут минуты, когда ты почувствуешь, что ты так надломлен – вот-вот сломишься, и будут минуты, когда ты почувствуешь, будто всякий свет угас. Не верь этому: Христос – свет мира и твой свет. Сила твоей жизни – Христос; прими, согласись всю твою жизнь быть тростью надломленной и льном теплящимся, и ожидай не того времени, когда у тебя будет довольно сил, а когда, став совершенно прозрачным, ты увидишь, что свет Божий, нетварный Божественный свет льется через тебя свободно, и уже ничто не угасит его и не сломит тебя: жизнь Божественная охватит все... Но помни наставление, которое тебе читалось: в труде и болезни, иногда – в муке душевной ты будешь идти этим путем; но претерпевший до конца будет увенчан славой. Благодать Божия да даст тебе исполнить то, что Бог вложил в твои уста... Аминь. О рождении и крещении 1967 г. Когда в семье рождается ребенок, то все радуются: это праздник, потому что человек вошел в мир, и с ним вошла безграничная надежда. Во-первых, с младенцем вошла в мир нетронутость, чистота, свет, вошла и беззащитность и возможность для какого-то круга людей познать что-то про любовь и полюбить. А еще – через рождение человека входит в мир надежда, потому что этому человеку все принадлежит, все возможно – лишь бы те, кто вокруг него, возлюбили его так, чтобы из него сделать настоящего человека: человека, способного любить, любить до предела и любить без предела, любить людей так, чтобы быть способным забыть себя ради других, любить Бога так, чтобы сердце человека стало таким глубоким, таким широким, чтобы вместилось в него небо. И вот в нашей православной приходской семье родилось сейчас четверо младенцев. Вчера было крещено трое, а сегодня один; трое из них – без матери, и поэтому Церковь должна быть им матерью: ласковой, понимающей, чуткой, матерью творчески живой; такой матерью, какою бывает настоящая мать. Все они были крещены под сводами этого храма: но не просто под каменными сводами, а в присутствии живых людей. Вчера, когда совершалось крещение трех маленьких, было здесь несколько прихожан, они молились, пели, участвовали в этом торжестве, и действительно вместе, сообща были восприемниками этих детей, встретили их как живая Церковь, приняли их и сделали их своими, родными; сегодня также крестины совершались среди молящегося народа. Так должно быть всегда; не в том смысле, что надо крестить детей под сводами храма – потому что если храм пустой, это не Церковь, а только храм. Церковь это мы все, со Христом и Божией Матерью, и Предтечей Крестителем, и всеми святыми – мы все, и святые и грешные, собравшиеся во имя Христа и Бога, соединенные, исполненные любви Христовой, наученные Духом Святым любить Бога как Отца, а друг друга – как родных братьев. Нет треб церковных, которые были бы частными: разве кто-нибудь в семье может быть в горе – и другие ее члены не были бы в горе? Или кто-либо в радости – и эта радость не охватила бы всех? Так должно быть всегда: и с крестинами, и со свадьбами, и с другими Таинствами, и со всяким молением церковным. Вся Церковь участвует в них, и сегодня всей Церковью мы радуемся: четверо детей уже не являются, как говорится в молитве, чадами плоти, чадами тела, но чадами небесного Царства Божия. Они стали Богу родные, и – даже страшно сказать – они стали родными Ему через нас, потому что мы веруем, потому что, несмотря ни на что, мы тоже Христовы. Среди нас загорелись четыре свечки, четыре живые души; чистота, свет, беспомощная надежда, открытость любви вошли в тайну нашего прихода. Будем радоваться – и не только об этих четырех, но и о всех младенцах, о всех детях, которые вокруг и посреди нас, и будем их хранить: охранять молитвой, охранять любовью, но охранять также живой, вдумчивой человеческой заботливостью, чтобы они выросли достойными называться детьми Христа, детьми Бога. Радость наша велика о каждом. В каждом из нас жил когда-то младенец; если он еще жив, если душа еще полна чуткости, восприимчивости, если жизнь не потемнила нашего сердца, не помрачила нашего ума, не сломила нашей воли к добру – будем радоваться. Но если случилось это горе – станем глядеть на окружающих нас детей, дивиться и радоваться на них, учиться у них, потому что если мы не будем подобны детям, для нас нет пути в Царство Божие. Но, кроме того, вспоминая горе собственной, часто сломленной жизни, позаботимся, чтобы ни у кого из детей, которые вокруг нас, не сломалась жизнь, не исковеркалась, не изуродовалась. И вернемся тоже вглубь себя, потому что тот, который когда-то был младенцем, отроком, юношей – жив, только под пеленой. В каждом из нас жизнь живет, живет чистота, живет все, что сродно Небесному Царству, только все мы почти все время подобны Марфе и Марии, сестрам Лазаря, стоящим у гроба друга Господня и плачущим о том, что умер человек, которого любил Христос. В каждом из нас он есть, Лазарь, и над ним каждая душа наша плачет и сетует: почему умерло все светлое, почему гробу и тлению предано все, что могло быть Небом на земле, другом Христа? Но для безнадежности нет места. К каждому из нас приходит Христос, каждый из нас слышит десятки раз в своей жизни, и теперь: “Учитель пришел!” Каждый из нас может пойти Ему навстречу и пасть к Его ногам, и каждому из нас Он скажет: воскреснет в тебе человек небесный, не земной!.. И каждый из нас с грустью отвечает: Да, я знаю, – в последний день, когда уже будет поздно на земле этому радоваться... Неправда, – говорит Господь, – Я – воскресение и жизнь, и если кто верит в Меня, если и мертв будет, то оживет... И каждый из нас может услышать Христов глас, говорящий: Лазарь, выйди вон, выйди из гроба, встань живой, войди обратно в земную жизнь и будь другом Христа на земле, пока не станешь Его другом возлюбленным на Небе! Аминь. Проповедь новобрачным 1981 г. В день вашего брака, в апостольском чтении на литургии, Господь дал вам слово: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов... И еще: мы стояли сегодня с возжженными свечами, свидетельствуя о радости, о том, что вашим браком вечность вступила во время, что Царство Божие приблизилось, ибо сказано: Царство Божие уже пришло, когда двое уже не двое, а одно. И однако это единство, которое составляет Царство Божие, дается зачаточно, а должно быть взращено подвигом. Ибо любовь есть и радость, и умиление, и ликование друг о друге, но любовь есть тоже подвиг: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов... Часто на иконах Рождества Богородицы вставка: Иоаким и Анна, стоящие и держащие друг друга в объятиях. Это, может быть, самый прекрасный образ человеческой ласки и человеческой любви, которая может быть так чиста, так глубока, которая может быть такой силой, что она раскрывается всему святому, всему небесному и может родить самое святое, что земля может понести... Цените, храните ту человеческую любовь, которая вас привела друг ко другу и которая вас соединила... Спаситель нам сказал: Верьте во свет, и вы будете чада света... Бог вас дал, даровал друг другу, так же как Он даровал Ревекку Исааку и Исаака Ревекке; ваша встреча – в Боге, брак – Таинство, Священнодействитель которого – Спаситель Христос; и не случайно, не напрасно мы Его просили быть здесь так, как Он был в Кане Галилейской, и Своим благословением сочетать вас в единство брака... Верьте во свет, в тот свет, который Господь зажег в каждом из вас, и блюдите этот свет, храните его, защищайте его от всякого потемнения; и не бойтесь какой бы то ни было тьмы, какого бы то ни было полумрака, который на земле еще окружает всякий свет. Потому что свет во тьме светит, и даже тогда, когда тьма его не приняла и не стала сама светом, она не может ни потушить его, ни защититься от него, потому что самая малая искра света превращает тьму безусловную в тьму, пронизанную лучами этого света... Мы молились о том, чтобы Господь вам дал веру: крепкую, не колеблющуюся веру в Него, но также крепкую и не колеблющуюся веру друг во друга. Верьте друг во друга! В этом – свет; и не бойтесь ничего. Один современный писатель сказал: Сказать другому “я тебя люблю” – это значит сказать ему “ты никогда не умрешь”... Полюбить и расти в этой любви, подвижнически, порой героически, это значит утвердить вечное значение другого человека. Вам сейчас это не только дано, это вам поручено как подвиг.Мы трижды обходили аналой, на котором лежало Святое Евангелие, образующее собой и слово Христово, и Самого Спасителя Христа. В центре жизни, в центре вашего шествия да будет это Евангелие, с единственной заповедью, которую дала нам Божия Матерь: Что бы Он вам ни сказал – сотворите... И тогда человеческое обеднение, человеческая немощь, человеческое убожество может мгновенно превратиться в глубинное, бездонное богатство Царствия Божия, как обыкновенные воды омовения в Кане Галилейской стали добрым вином Небесного Царствия. Не бойтесь идти этим путем – узким, требовательным: перед вами шел Крест; Христос весь этот путь прошел прежде, чем Он вас призвал последовать за Собой. Он проторил дорогу, Он вас зовет не в неизвестность, Он вас зовет идти по пути, которым Он шествовал Сам. И больше того: Он Сам и Путь, и Истина, и Жизнь. И обетование Его, сказуемое в этом венчании вашем, то, что венцы славы вам приготовлены; и эти венцы Он хранит, чтобы их вам дать, когда вы одержите последнюю победу верности. Да благословит вас Господь Своей благодатью. Сила Божия в немощи совершается: не ищите крепости; отдавайтесь в волю Божию, в Его водительство, тогда сила Божия и в вашей немощи совершится, и вы сможете опытно сказать то, что Апостол Павел опытно провозгласил: Вся нам возможна суть в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе... Пусть сила, и милость, и радость Божия, и крепость Божия с вами будут... Аминь. Проповедь на отпевании 1970 г. Смерть таинственна, и она так же глубока и величественна и светло-торжественна, как Божии пути; она так велика, что пред смертью человек должен вырасти в полную меру своего человеческого величия: в такую меру, чтобы он мог стоять перед Богом только в духовном созерцательном и трепетном безмолвии. Перед лицом смерти и плач и горе наши делаются слишком малыми для той тайны, перед которой мы стоим, и потому так торжественна, так полна веры и надежды, так богата любовью и благоговением служба отпевания человека. Каждое слово в ней – это слово веры; первые слова ее: Благословен Бог наш! – сколько нужно веры простой, честного доверия к Богу, чтобы перед лицом смерти самого близкого, порой, человека благословить Господа во всех путях Его, включая и этот таинственный путь. Сколько нужно надежды и уверенности в Боге, чтобы, обращаясь к отошедшей от нас душе, сказать: Блажен путь, в который ты идешь сегодня, душа, ибо уготовано тебе место упокоения... Каждое слово нашего богослужения крепко и истинно только правдивостью этой веры нашей и этой неколеблющейся надеждой, и живо это богослужение благоговейной, теплой, ласковой любовью, которой Церковь Христа, воплощенного Бога, окружает тело человека, осиротевшего теперь на время, до воскресения всех, отшествием его души. Мы благоговейно и любовно отпеваем тело человека; этим телом человек вошел в мир, этим телом он воспринял всё, чем мир богат, – и страшное, и дивное. Этим телом он приобщился к Тайнам Божественным – Крещением, Миропомазанием, Причащением Святых Даров, Соборованием – всеми этими чудесными действиями, которыми Бог вещественно сообщает и телу, и душе, и духу человеческому вечную жизнь. Через тело была проявлена ласка и любовь, тело исполняло Христовы заповеди. Телом мы встречались лицом к лицу, и потому с таким благоговением окружаем мы это тело и уверены спокойной, глубокой уверенностью Церкви, что это тело, которое было неразлучно связано на земле с вечной судьбой человека – и в вечности восстанет во славе, когда всё будет совершено по образу Пути, Который есть Христос, Бог Живой, воспринявший плоть от Девы, прошедший всю таинственную человеческую судьбу, сложившую Его смертью крестной во гробе, и победой воскресения вновь восприявший и вознесший тело, наше тело человеческое, нашу человеческую плоть в самые глубины Троичной тайны Своим вознесением. Вот почему мы с верой, надеждой и пасхальной уверенностью стоим у гроба усопших, вот почему слова, которые когда-то сказал Христос вдове Наинской: Не плачь! – и к нам обращены. Да, не плачь: после того, как Бог стал плотью, и воскрес, и вознесся, человеку смерть уже не предел, а дверь, раскрывающаяся в вечность. И мы должны уметь забыть себя, забыть свое горе, сказать себе “отойди прочь” и созерцать то великое, что совершается теперь в вечной судьбе рабы Божией Ирины. Она сейчас вступает в путь всякой плоти, в путь всякой души, предстоит перед Живым Богом, в Которого веровала, на Которого уповала, Которого посильно любила, Которому поклонялась, от Которого получала жизнь. Это должно быть теперь содержанием наших мыслей и наших переживаний, и всё, что меньше этого, должно быть отстранено хоть отчасти. Сквозь слезы мы должны уметь видеть сияние воскресения, и сквозь свою боль – победу Христа над смертью и вечную жизнь, раскрывающуюся для усопших. Поэтому услышим сердцем, а не только слухом слова Апостола: Не хочу, чтобы вы были в неведении и чтобы, как неимущие веры, вы убивались горем... Перед нами не смерть, а начало вечной жизни. Поклонимся воскресшему Господу, поклонимся Христу Богу, пришедшему плотию, и проводим в покой временный и в радость вечную рабу Божию Ирину – а от нее научимся и как жить, и как умирать. Она своей смерти ждала; много раз прощалась, говоря: Может, не увидимся, потому что я скоро умру; и перед последней исповедью сказала: Мне нечего Богу принести, я принесу только всю себя; пусть Он меня возьмет и примет... И так и сделал Господь. Слава Ему вовеки. Аминь. Отпевание 1980 г. Мы только что пели тропарь Воскресения: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав; а перед нашими глазами – смерть, перед нашими очами – гроб. И однако, победа над смертью одержана смертью и воскресением Христовыми, и гроб уже не зияет ужасом для верующего. Как говорится в Ветхом Завете, смерть для человека – покой: мы больше не плачем без надежды, хотя плачем о разлуке; мы знаем, что смерть – это временный сон, сон для плоти, которая воскреснет в последний день, и время ликования для освобожденной души. Мы так глубоко, сильно переживаем судьбу людей, заключенных в тюрьмах; но какая тюрьма может быть уже, темней и страшней для живой человеческой души, для живой мысли, для чуткого сердца, чем болящее тело, которое разлучает человека от всех его ближних. Поистине долго томилась в тюрьме, в плену Елена; теперь Господь выпустил на свободу живую, чуткую душу ее. Все мы томимся в плену у тела, хотя не отдаем себе отчета в этом; все самые высокие, самые глубокие порывы разбиваются о нашу телесность, об усталость, о бессилие, об обстоятельства, которые обусловлены телом нашим; и как дивно будет каждому из нас освободиться из этого плена и войти в свободу чад Божиих, когда дух наш, ничем не ограниченный, ничем не связанный, предстанет перед Богом, Который есть жизнь, Который есть ликование, Который есть любовь. И вот почему перед чтением апостольского послания мы можем провозглашать: Блажен путь, в который ты идешь днесь, душа, ибо уготовалось тебе место упокоения... И как бы предваряя наш крик веры словами древнего псалма, как бы говоря нам о своей собственной судьбе, усопшая говорит: Жива будет душа моя и восхвалит Тя... Да, жива душа: настал не только покой, но ликование, настала свобода... Пусть Господь благословит вечным своим покоем Елену, которая оставила за собой след глубокой любви, родила в нас глубокое уважение к себе, а теперь раскрывает перед нами эту тайну смерти как тайну свободы... Отпевание 1981 г. ...Мы, в какой-то мере чужие и в какой-то мере свои, окружаем сейчас гроб Владимира. И то, что собрались вы здесь, его сотрудники, его друзья, так много значит; ибо собрались вы не просто потому, что умер сотрудник, соотечественник, друг, а потому, что этот человек жил и своей жизнью что-то доказал, что-то явил: не только талантливость, но какие-то человеческие глубины, которые заставили всех, кто к нему приближался, его почитать, его любить, относиться к нему с предельной вдумчивостью и серьезностью. Мы стоим сейчас у его гроба с зажженными свечами; Евангелие нам говорит: Свет во тьме светит, и тьма, если и не принимает его, то и бессильна его заглушить... Эти свечи как бы свидетельствуют о том, что Владимир прошел через жизнь, как искра света, как искра жизни, искра глубокой человеческой правды, что блеснула через него в мире любовь, открылся смысл, разверзлась перед нами какая-то глубина – и в течение его творческой, одаренной жизни, и в течение многих месяцев кроткого, терпеливого страдания и умирания. Мы думаем о смерти всегда как о разлуке; и мы правы, потому что мы разлучаемся с человеком, который нам дорог. Но мы не должны забывать, что в смерти совершается таинственно, незримо для нас самое величайшее, что может случиться с человеком и по чему всякая душа, сознательно или для себя неведомо, тоскует: встреча с Живым Богом, встреча с тем смыслом, с той красотой, с той полнотой жизни, о которой все воздыхают, к которой все стремятся и которой немногие достигают в ее полноте на земле: герои духа, святые... И поэтому свечи, которые мы держим, не только свидетельствуют, что этот человек принес свет, который никогда не потухнет, но и что мы его сопровождаем в таинственный, строгий, дивный праздник последней, все завершающей встречи... Мы будем сейчас молиться очень по-разному, согласно нашей вере, согласно нашему опыту жизни; но одно мы можем сделать: мы можем окружить это тело дорогого человека глубоким почтением, любовью. Через тело воспринимает человек всё: и красоту, и истину, и любовь, и радость, и горе, и общение с людьми, и ласку матери, и чудо любви, и непостижимость Таинств Церкви; это тело освящено, это тело значительно на всю вечность. И мы его окружаем любовью и почтением. Но этого недостаточно с нашей стороны. Если человек прошел через жизнь как свет, как горение, если он просветил умы, сердца и жизни тех, кто его знал, – каждый из тех, кто его вспоминает, кто знает, что он для него сделал, как он раскрыл для него глубины жизни, как он его вдохновил, как он тронул его сердце, как он озарил его мысль – каждый из нас должен принести плод его жизни так, чтобы его смерть не лишила землю того богатства ума, сердца и целеустремленности, которые принадлежали ему и которыми он со всеми вами так щедро, богато поделился. Каждый из вас явился как бы полем, которое он засеял правдой и смыслом; и плоды этой правды каждый должен принести так, чтобы исполнилось и в нем евангельское слово: если не умрет зерно, оно останется одно; если же умрет – принесет плод сторицею... Зерно будет сейчас положено в землю; а плод должен возрасти в жизни каждого из вас. В этом он накладывает на каждого ответственность и призывает каждого жить достойно того света, о котором свидетельствуют эти свечи жизни, свечи вечности... Три проповеди об исповеди Три проповеди об исповеди 1 Нередко меня спрашивают: как надо исповедоваться?.. И ответ на это самый прямой, самый решительный может быть таков: исповедуйся, словно это твой предсмертный час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступить в вечность и стать перед Божиим судом, словно это – последнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие. Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, зная – не только воображая, но твердо зная – что мы можем в любой час, в любое мгновение умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы пряма; мы не старались бы обойти тяжелые, оскорбительные для нас, унизительные слова; мы бы их произносили со всей резкостью правды. Мы не задумывались бы над тем, что нам сказать или чего не говорить; мы говорили бы все, что в нашем сознании представляется неправдой, грехом: все то, что делает меня недостойным моего человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных слов; не ставили бы мы вопроса, надо ли сказать то или другое, потому что мы знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти... Вот как мы должны исповедоваться; и это просто, это страшно просто; но мы этого не делаем, потому что боимся этой беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед людьми. Мы будем сейчас готовиться к Рождеству Христову; скоро начинается предрождественский пост; это время, которое образно нам напоминает о том, что грядет Христос, что скоро Он будет среди нас. Тогда, почти две тысячи лет назад, Он пришел на землю. Он жил среди нас, Он был одним из нас; Спаситель, Он пришел взыскать нас, дать нам надежду, уверить в Божественной любви, уверить нас, что все возможно, если только мы поверим в Него и в себя... Но теперь грядет время, когда Он станет перед нами – либо в час нашей смерти, либо в час последнего суда. И тогда Он будет стоять перед нами распятым Христом, с руками и ногами, прободенными гвоздьми, раненный в лоб тернием, и мы посмотрим на Него и увидим, что Он распят, потому что мы грешили; Он умер, потому что мы заслужили осуждение смерти; потому что мы были достойны вечного от Бога осуждения. Он пришел к нам, стал одним из нас, жил среди нас и умер из-за нас. Что мы тогда скажем? Суд не в том будет, что Он нас осудит; суд будет в том, что мы увидим Того, Кого мы убили своим грехом и Который стоит перед нами со всей Своей любовью... Вот – во избежание этого ужаса нам надо стоять на каждой исповеди, словно это наш предсмертный час, последнее мгновение надежды перед тем, как мы это увидим. 2 Я говорил, что каждая исповедь должна быть такой, как будто это – последняя исповедь в нашей жизни, и что этой исповедью должен быть подведен последний итог, потому что всякая встреча с Господом, с Живым нашим Богом – предварение последнего, окончательного, решающего нашу судьбу суда. Нельзя встать перед лицом Божиим и не уйти оттуда либо оправданным, либо осужденным. И вот встает вопрос: как готовиться к исповеди? Какие грехи принести Господу? Во-первых, каждая исповедь должна быть предельно личной, моей, не какой-то общей, а моей собственной, потому что решается ведь моя собственная судьба. И поэтому, как бы несовершенен ни был мой суд над самим собой, с него надо начать; надо начать, поставив себе вопрос: чего я стыжусь в своей жизни? Что я хочу укрыть от лица Божия и что я хочу укрыть от суда собственной совести, чего я боюсь? И этот вопрос не всегда легко решить, потому что мы так часто привыкли прятаться от собственного справедливого суда, что когда мы заглядываем в себя с надеждой и намерением найти о себе правду, нам это чрезвычайно трудно; но с этого надо начать. И если бы мы на исповедь не принесли ничего другого, то это уже была бы правдивая исповедь, моя, собственная. Но, кроме этого, есть еще и многое другое. Стоит нам посмотреть вокруг и вспомнить, что о нас думают люди, как они реагируют на нас, что случается, когда мы оказываемся в их среде – и мы найдем новое поле, новое основание для суда над собой... Мы знаем, что мы не всегда приносим радость и мир, правду и добро в судьбу людей; стоит окинуть взором ряд наших самых близких знакомых, людей, которые нас так или этак встречают, и делается ясным, какова наша жизнь: скольких я ранил, скольких обошел, скольких обидел, скольких так или иначе соблазнил. И вот новый суд стоит перед нами, потому что Господь нас предупреждает: то, что мы сделали одному из малых сих, то есть одному из людей, братии Его меньших, то мы сделали Ему. А дальше вспомним, как о нас судят люди: часто их суд едок и справедлив; часто мы не хотим знать, что о нас люди думают, потому что это – правда и осуждение наше. Но иногда бывает и другое: люди нас и ненавидят, и любят несправедливо. Ненавидят несправедливо, так как иногда бывает, что мы поступаем по Божией правде, а эта правда в них не укладывается. А любят нас часто несправедливо, потому что любят-то нас за то, что мы слишком легко укладываемся в неправде жизни, и любят нас не за добродетель, а за нашу измену Божией правде. И тут надо снова произнести над собой суд и знать, что иногда приходится каяться в том, что люди к нам относятся хорошо, что хвалят нас люди; Христос опять-таки нас предупредил: Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо... И наконец, мы можем обратиться к суду евангель-скому и поставить себе вопрос: как судил бы о нас Спаситель, если бы Он посмотрел – как Он на самом деле и делает – на нашу жизнь? Поставьте себе эти вопросы, и вы увидите, что исповедь ваша будет уже серьезная и вдумчивая и что уже не придется вам приносить на исповедь той пустоты, того детского, давно изжитого лепета, который часто приходится слышать. И не вовлекайте других людей: вы пришли исповедовать свои грехи, а не чужие грехи. Обстоятельства греха имеют значение, только если они оттеняют ваш грех и вашу ответственность; а рассказ о том, что случилось, почему и как – к исповеди никакого отношения не имеет; это только ослабляет в вас сознание вины и дух покаяния... Сейчас приближаются дни, когда вы, вероятно, все будете говеть; начните готовиться теперь к тому, чтобы принести взрослую, вдумчивую, ответственную исповедь и очиститься. 3 Я говорил в прошлый раз о том, как можно испытывать свою совесть, начиная с того, в чем она нас упрекает, и продолжая тем, как к нам относятся люди. И вот теперь сделаем еще один, последний шаг в этом испытании совести нашей. Последний суд над совестью нашей принадлежит не нам, принадлежит не людям, а Богу; и Его слово, и Его суд нам ясны в Евангелии – только редко умеем мы к нему вдумчиво и просто относиться. Если мы вчитываемся в страницы Евангелий с простотой сердца, не стараясь извлечь из них больше, чем мы способны принять, а тем более – больше, чем мы можем жизнью осуществить, если мы честно и просто к ним относимся, то видим, что сказанное в Евангелии как бы распадается на три разряда. Есть вещи, справедливость которых нам очевидна, но которые не волнуют нашу душу – на них мы отзовемся согласием. Умом мы понимаем, что это так, сердцем мы против них не восстаем, но жизнью мы этих образов не касаемся. Они являются очевидной, простой истиной, но жизнью для нас не делаются. Эти места евангельские говорят о том, что наш ум, наша способность понимать вещи стоят на границе чего-то, чего ни волей, ни сердцем мы еще не можем постичь. Такие места нас осуждают в косности и в бездеятельности, эти места требуют, чтобы мы, не дожидаясь, дабы согрелось наше холодное сердце, решимостью начинали творить волю Божию, просто потому, что мы – Господни слуги.Есть другие места: если мы отнесемся к ним добросовестно, если мы правдиво взглянем в свою душу, то увидим, что мы от них отворачиваемся, что мы не согласны с Божиим судом и с Господней волей, что если бы у нас было печальное мужество и власть восстать, то мы восстали бы так, как восставали в свое время и как восстают из столетия в столетие все, кому вдруг станет ясно, что нам страшна заповедь Господня о любви, требующей от нас жертвы, совершенного отречения от всякой самости, от всякого себялюбия, и часто мы хотели бы, чтобы ее не было. Так, вокруг Христа, наверное, было много людей, хотевших от Него чуда, чтобы быть уверенными, что заповедь Христова истинна и можно Ему последовать без опасности для своей личности, для своей жизни; были, наверное, и такие, которые пришли на страшное Христово распятие с мыслью, что если Он не сойдет со Креста, если не случится чуда, то, значит, Он был не прав, значит, Он не Божий был человек и можно забыть Его страшное слово о том, что человек должен умереть себе и жить только для Бога и для других. И мы так часто окружаем трапезу Господню, ходим в церковь – однако с осторожностью: как бы нас правда Господня не уязвила до смерти и не потребовала от нас последнего, что у нас есть: отречения от самих себя... Когда по отношению к заповеди любви либо той или другой конкретной заповеди, в которой Бог нам разъясняет бесконечную разнообразность вдумчивой, творческой любви, мы находим в себе это чувство, тогда мы можем измерить, как мы далеки от Господнего духа, от Господней воли, и можем над собой произнести укоризненный суд. И наконец, есть места в Евангелии, о которых мы можем сказать словами путешественников в Эммаус, когда Христос с ними беседовал по пути: Разве сердца наши не горели внутри нас, когда Он говорил с нами на пути?.. Вот эти места, пусть немногочисленные, должны нам быть драгоценны, ибо они говорят, что есть в нас что-то, где мы и Христос – одного духа, одного сердца, одной воли, одной мысли, что мы чем-то уже сроднились с Ним, чем-то уже стали Ему своими. И эти места мы должны хранить в памяти как драгоценность, потому что по ним мы можем жить, не борясь всегда против плохого в нас, а стараясь дать простор жизни и победу тому, что в нас уже есть божественного, уже живого, уже готового преобразиться и стать частью вечной жизни. Если мы так будем внимательно отмечать себе каждую из этих групп событий, заповедей, слов Христовых, то нам быстро предстанет наш собственный образ, нам станет ясно, каковы мы, и когда мы придем на исповедь, нам будет ясен не только суд нашей совести, не только суд людской, но и суд Божий: но не только как ужас, не только как осуждение, но как явление целого пути и всех возможностей, которые в нас есть: возможность стать в каждое мгновение и быть все время теми просветленными, озаренными, ликующими духом людьми, какими мы бываем иногда, и возможность победить в себе, ради Христа, ради Бога, ради людей, ради собственного нашего спасения то, что в нас чуждо Богу, то, что мертво, то, чему не будет пути в Царство Небесное. Аминь. Сошествие во ад Одну из пасхальных икон, которая по-русски называется “Сошествие во ад”, по-английски мы называем “Попрание ада, победа над адом”. На этой иконе мы видим находящихся глубоко под землей, вдали от близких, вне мира человеческой любви и общения, тех, которые умерли и стали пленниками отчуждения – взаимного отчуждения и отчуждения от Бога. Но посреди них мы видим и Самого Господа Иисуса Христа, за руку воздвигающего Адама и Еву – и в их лице все человечество, выводящего их из отчужденности, из одиночества, из мрака в свет, в Царство вечной любви, в Царство, которое Крестом завоевал для нас Христос. В каком-то смысле это дивный и трагический образ того, что случается на исповеди: священник, предстоящий на исповеди по образу Самого Бога, призванный сходить вместе с кающимся в самые потаенные закоулки боли, мрака, греха, поистине сходит во ад, изображенный на иконе. И видит он там нечто дивное и чудесное: в эти потемки сходит не только луч света, не только искра надежды; в этот густой мрак сходит Сам Господь Иисус Христос, исцеляя, спасая, принося утешение, подавая новую силу, принося радость спасения... Какое это диво – стоять перед Живым Богом, и как те, которые, умерев, встретили Господа Иисуса Христа, стоять лицом к лицу с Ним и от смерти возвращаться к жизни. Какое диво, что нам это дано! Лазарь умер; Лазарь прошел через узкие врата смерти, тело его подверглось разложению, душа его сошла в область Божия осуждения. И внезапно достиг до него голос, голос творческого Слова Божия, без Которого ничего не стало из того, что есть: Лазарь, гряди вон/Гряди вон из смерти, прочь из тления, выйди из могилы и вступи снова в жизнь: во временную, преходящую жизнь земли как свидетель воскресения более существенного, более значительного, чем воскресение тела: воскресения души, которая познала мрак смерти и прошла через него. Все мы в разные минуты жизни стоим перед судом Божиим; все мы подчас чуем, что нет вечной жизни в нас, что живем мы преходящей, недолговечной жизнью, и единственная возможность нам ожить – это жизнью Самого Бога, изливающейся в нас, и бьющей из нас ключом. Если только мы обернемся к Богу, если только мы откроем Ему эти глубокие и пугающие нас бездны нашего ада, его мрачные закоулки, то туда приходит Сам Бог, жизнь вторгается в самую смерть и мы оживаем новой жизнью – жизнью иной, жизнью воскресшего Христа, Который победил смерть, чтобы мы жили. Будем же внимательны к своей жизни! Мы так часто закрываем глаза на все, что мрачно, уродливо и неприглядно; если бы только у нас было мужество распахнуть это уродство пред взором Божиим и сказать: “Господи, приди! Низложи, победи этот ад!” – тогда сам ад станет местом света, покаяние станет радостью, сокрушенность сердца соединит нас с Богом. Дай нам Господь мужество, дай нам Господь сознание нашей чести, сознание нашего величия, а также сознание величия и святости Божиих, причастниками которых мы призваны быть! Аминь. О причащении В эти недели Великого Поста многие из нас будут причащаться Святых Таин; причащаться Святых Таин надо вдумчиво и зная, что мы делаем, чего мы просим и на что идем. Причащаться Святых Таин – это значит призывать Господа так с нами соединиться, что не только душевно, но в самой плоти нашей Его жизнь делается нашей жизнью и наша жизнь делается Его жизнью. Поэтому каждый раз, как, причастившись Святых Таин, мы делаем дела тьмы, мы как бы влечем Господа насильственно, мучительно по тому самому пути, по которому Его вели в страстные дни на распятие, на страдание, на поругание, – это мы должны помнить.В то же время мы желаем от Господа жизни новой, преизбыточествующей жизни, и эта жизнь нам дается, потому что, когда приходит к нам Господь и соединяет нас с Собой, вечная жизнь нас покоряет и в нас входит. Но данную нам жизнь мы не принимаем; мы хотим радоваться ей, но не хотим нести ее бремя: в этой вечной жизни на земле есть бремя и есть трагическая сторона, а не только ликующая радость. С одной стороны, мы начинаем жить жизнью будущего века, но только тогда эта жизнь в нас удерживается, мы отходим от дел зла, от жизни тьмы, тления и смерти, когда отходим сознательно, усилием воли, беспощадностью к себе, к своей слабости; и кроме того, когда мы эту жизнь вечную питаем в себе евангельской жизнью, то есть поступками, которые не являются поруганием самой этой жизни, – и молитвой. Есть еще одна сторона: мы молим Господа соединить Себя с нами и взять на Себя всю тяжесть нашей жизни и с нами вместе ее понести; но одновременно мы должны быть готовы взять на себя судьбу воплощенного Сына Божия на земле, принадлежать Небу, Богу, правде, со всеми последствиями, которые могут истечь из этого: прежде всего, внутренней борьбой с неправдой и смертью, которые в нас есть; затем, готовностью стоять за правду Божию, за тайну Царства Божия, любви Божественной на земле в отношениях с людьми, даже там, где это значит приношение какой-то жертвы, принесение себя в жертву. И наконец, долг готовности во имя Господа и Его правды быть отверженными, отлученными, стать чуждыми для всех тех, которые, сознанием или нет, встают против этой правды. Поэтому, причащаясь Святых Таин, будем готовиться внимательно и сосредоточенно, и будем готовиться прийти сознательно на исповедь, отречься от неправды в себе, отвернуться от всего того, что могло нас пленять, и готовиться к тому, чтобы после исповеди и соединения со Христом начать жить новой жизнью, чего бы это нам ни стоило. Если мы будем так поступать, тогда дар Святого Причащения, соединения со Христом, вселение в нас благодати Всесвятого Духа, те новые, несказанные отношения, которые создаются между нами и Отцом, а в Нем – со всеми людьми, принесут плод. Иначе мы будем тосковать о том, что, прибегая к Богу, мы остаемся без помощи и сил – и не потому, что Бог не дает помощи, и не потому, что нет у нас сил, но потому, что то, что дает Бог, мы так легко растрачиваем в пустыне жизни. Поэтому с радостью приступим теперь к новой жизни: и причастившиеся, и те, которым еще предстоит это неописуемое торжество и радость, – и будем жить так, чтобы через нас Небо присутствовало на земле, Царство Божественное внутри нас покоряло все вокруг нас, от самого мелкого до самого великого. Аминь .О Евхаристии 1969 г. Когда на Тайной Вечере Господь установил Таинство нашей веры, которое мы называем Божественной Литургией или Евхаристией, Он собрал вокруг Себя Своих учеников: и тех, которые позже стали верными Ему так, что умерли за Него, и того, который уже решился предать своего Учителя; вместе с остальными Господь поставил его перед лицом несказанной любви Божией; потому что быть принятыми за чей-то стол означает, что он, наш хозяин, считает нас равными себе, своими сотоварищами, которые имеют право преломить хлеб вместе с ним, разделить с ним сущность жизни; и здесь Господь делает учеников равными в любви Божией, равными Богу через Его любовь к нам. Это – одна сторона необычайных событий, которые мы называем Тайной Вечерей. Но мы называем эти события еще другим именем: мы называем это Евхаристией, от греческого слова, которое означает одновременно дар и благодарение. И действительно, это причастие Телу и Крови Христовым, это невероятное при-общение, в которое Он нас принимает, является самым большим даром, который Господь может нам дать: Он делает нас собратьями и равными Себе, со-трудниками Богу, и через невероятное, непостижимое действие и силу Духа (ибо этот Хлеб – больше не хлеб только, и это Вино – не только вино, они стали Телом и Кровью Дающего) мы становимся зачаточно, а постепенно все больше, участниками Божественной природы, богами по приобщению, так, что вместе с Тем, Кто есть воплощенный Сын Божий, мы становимся единым откровением Божиего присутствия, “всецелым Христом”, о Котором говорил святой Игнатий Антиохийский. И даже больше этого, выше и глубже этого: в этом приобщении к природе и жизни Единородного Сына Божия, по слову святого Иринея Лионского, действительно мы становимся – по отношению к Самому Богу – единородными сынами Божиими. Это – дар; но в чем благодарение? Что мы можем принести Господу? Хлеб и вино? Они и так принадлежат Ему. Самих себя? Но не Господни ли мы? Он призвал нас из небытия и одарил нас жизнью; Он наделил нас всем, что мы есть и что у нас есть. Что же мы можем принести, что было бы действительно наше? Святой Максим Исповедник говорит, что Бог может сделать все, кроме одной вещи: самую малую из Своих тварей Он не может принудить полюбить Его, потому что любовь – наивысшее проявление свободы. Единственный дар, который мы можем принести Богу, это любовь доверчивого, верного сердца. Но почему благодарением называется именно эта таинственная евхаристическая трапеза скорее, чем любое другое богослужение или любое другое наше действие? Что можем мы подарить Богу? За столетия до того, как пришел на землю Христос и открыл нам Свою Божественную любовь, этот вопрос ставил себе псалмопевец Давид, и ответ, который он дает, такой не-ожиданный, такой подлинный, верный. Он говорит: Что я воздам Господу за все Его благодеяния ко мне? – Чашу спасения приму, и имя Господне призову, и молитвы мои воздам Господу... Наивысшее выражение благодарности не в том, чтобы отдарить человеку обратно, потому что если кто получит дар и отдарит за него, то он как бы расквитался и тем упразднил дар: дающий и получающий сравнялись, оба стали дарителями, но ответный дар в каком-то смысле разрушил радость обоих. Если же мы способны принять дар всем сердцем, мы этим выражаем наше полное доверие, нашу уверенность, что любовь дающего совершенна, и принимая дар всем сердцем и во всей простоте сердца, мы приносим радость и тому, кто дал от всего сердца. Это верно и в наших человеческих взаимоотношениях: мы стремимся отплатить за дар, чтобы только избавиться от благодарности и как бы порабощения, когда получаем дар от кого-то, кто нас недостаточно любит, чтобы одарить нас от всего сердца, и кого мы сами любим недостаточно, чтобы принять от всего сердца. Вот почему Евхаристия – величайшее благодарение Церкви и величайшее благодарение всей земли. Люди, которые верят любви Божией открытым сердцем и безо всякой мысли “расквитаться” за дар, а только радуясь той любви, которую дар выражает, получают от Бога не только то, что Он может дать, но также и то, чем Он Сам является, и участие в Его жизни, в Его природе, Его вечности, Его Божественной любви. Только если мы способны принять дар с совершенной благодарностью и совершенной радостью, наше участие в Евхаристии будет подлинным; только тогда Евхаристия становится наивысшим выражением нашей благодарности. Но благодарность трудна, потому что она от нас требует надежды, любящего сердца, способного радоваться дару, и совершенного доверия к дающему и веры в его любовь, в то, что этот дар не унизит нас и не поработит. Вот почему изо дня в день мы должны врастать в эту способность любить и быть любимым, способность быть благодарным и радоваться; и только тогда Тайная Вечеря Господня станет совершенным даром Божиим и совершенным ответом на нее всей земли. Аминь. О ПОСТЕ И ПРИЧАЩЕНИИ О ПОСТЕ И ПРИЧАЩЕНИИ В эти дни Рождественского Поста, которые приведут нас к торжеству Воплощения Господня, Церковь, словами Самого Христа, сурово и ясно нас предостерегает. В сегодняшней притче о безумном богаче Христос говорит о переполненных амбарах материальных благ; но мы все богаты очень по-разному, и не обязательно в первую очередь материально. Как мы твердо полагаемся на взаимоотношения наши с Богом, какую надежную опору находим в евангельских словах – словах Самого Христа, в учении Апостолов, в нашей православной вере! И чем дольше мы живем, тем больше накапливаем мыслей, знания, и сами сердца наши становятся богаче и богаче чувствами в ответ на красоту Божиего слова. Но спасает нас не это: спасает нас сила Божия, благодать Божия, которая постепенно учит нас и может очистить и преобразить нас. Но, хотя Бог подает нам Свою благодать неограниченно, мы-то оказываемся способны принять дары Божии лишь в очень малой мере. Мы почти неспособны распахнуть благодати свое сердце; решимость воли изменяет нам; у нас не хватает смелости идти тем путем, который мы сами избрали потому, что он так прекрасен и животворен. Апостол Павел дает нам образ: мы подобны чахнущим веточкам, привитым, рана к ране, на животворящее древо, которое есть Христос. Да, мы привиты – но сколько живоносных соков сможет проникнуть в сосуды веточки? Сколько жизни будет дано и принято? Это зависит от того, насколько раскрыты сосуды веточки и сколько соков сможет течь в них свободно, – а это зависит от нас. Сейчас наступает время поста и собранности, которое приведет нас и поставит лицом к лицу перед Богом, пришедшим во плоти, чтобы спасти нас. Но Его приход также и суд, потому что нельзя встретить Бога и не оказаться перед судом. И вот найдется ли в нас что-либо общее, роднящее нас с Сыном Божиим, Который по жертвенной, распинающейся любви отдает Себя в наши руки? Или придется нам встать перед Ним и сказать: Я получил Твои дары, но не принес плода – как человек из притчи, который получил талант и схоронил, закопав в землю? Будем ли мы, как приглашенные на брачный пир царского сына, которые отказались прийти: один – потому что купил поле; он хотел стать землевладельцем, но земля поработила его; или другой, у которого было дело на земле, и ему некогда было отвлечься от своих занятий ради Бога, ради того, чтобы побыть с Ним; или как тот, который нашел себе жену по сердцу, и в его сердце не оказалось места, чтобы разделить радость царственного жениха. Притча эта будет читаться в конце Рождественского поста, перед самым приходом Спасителя, и как мы к ней подготовимся? Будем копить дальше и дальше, не принося плода? Пост не означает, что нужно еще настойчивее, чем обычно, попрошайничать у Бога; пост не означает, что нужно приходить к Причастию чаще обычного. Пост – это время, когда мы должны встать перед лицом суда Божия, вслушаться в голос своей совести – и воздержаться от Причастия, если мы не можем приобщиться достойно. А приобщиться достойно означает, что перед каждым Причащением мы должны примириться с теми, с кем мы в раздоре; мы должны остановиться на помышлениях нашего ума и сердца, обличающих нас в измене Богу и в неверности людям – и сделать что-то в этом направлении; мы должны примириться с Богом Живым, дабы не оказалось, что Он умирал за нас напрасно. Поэтому задача наша сейчас состоит в том, чтобы глубоко задуматься о себе самих, подвергнуть себя беспощадному, строгому суду и подойти к Приобщению через исповедь, через покаяние, через тщательное испытание собственной жизни, так, чтобы не оказаться осужденными, приступив небрежно к Святой Трапезе. А это предполагает несколько простых, но необходимых вещей: нельзя приступать к Причастию, если ты опоздал к началу литургии; нельзя приступать к Причастию, не приготовив себя в течение предшествующей недели молитвой, испытанием совести, Правилом перед Причащением. Если Правило слишком длинно, чтобы прочитать его в субботу вечером после всенощной, молитвы его можно распределить на всю неделю, присоединяя их к правилу вечерних и утренних молитв. Во всяком случае, дисциплина, которая требуется от нас всегда, должна быть в эти дни еще неукоснительнее. И Православная Церковь учит, что желающие приступить к Причастию должны присутствовать на всенощной в субботу вечером так, чтобы подготовиться к встрече с Господом в день Его Воскресения. Все это – не просто формальные, дисциплинарные “правила”; это призывы, которые ведут нас за руку в глубины духовной жизни, к более достойной – или хотя бы менее недостойной – встрече Господа. Вступим поэтому сейчас в Рождественский Пост и приготовим себя строгой дисциплиной ума, внимательно испытывая движения сердца: как мы относимся к другим, к себе, к Богу, как мы учимся у Церкви молитве, поклонению и послушанию Божиим заповедям? И отнесемся также более внимательно, чем мы это делаем обычно, к соблюдению физических правил поста. Они рассчитаны на то, чтобы помочь нам стряхнуть расслабленность и потворство своим слабостям, пробудить в нас чуткость и бодрость, не дать нам закоснеть в нашей приземленности, которая мешает нам воспарить к Богу. Соблюдайте эти правила, готовьтесь внимательно на протяжении всего Рождественского Поста, ожидая пришествия Господня, но не пассивно, а в том состоянии собранного бодрствования, с которым часовой на страже ожидает прибытия своей Царицы или Царя. Будем помнить, что находиться в присутствии Божием – величайшая честь, самое святое, что с нами может случиться; это не “право” наше, а величайшая честь, которую Бог нам оказывает, и будем держать себя соответственно! Аминь. О ПРИЧАЩЕНИИ Когда Моисей сошел с Горы Синайской после видения – не Самого Бога, но славы Божией, – лицо его так сияло, что никто не мог вынести этого света, и он должен был положить на лицо свое покрывало, чтобы люди могли стоять перед ним и услышать весть, принесенную им от Бога. Не так разительно, конечно, но это случается и с нами, когда большая радость переполняет наше сердце, когда нам дано предстоять чему-то, что захватило наш дух изумлением, несказанным ликованием, что заставило нас преклониться в трепетном благоговении. Это может произойти от встречи – когда кто-то открыл нам реальность любви, дал нам знать Бога так, как никогда раньше нам не было ведомо. Это может случиться от встречи с Богом в тишине, в безмолвии природы. Это может случиться самыми разными путями – но кто бы ни встретил нас после этого, всем ясно: мы увидели что-то глазами сердца, нас пронзил какой-то свет, и этот свет теперь можно увидеть в наших глазах, на нашем лице. Каким же образом происходит, что раз за разом мы причащаемся – некоторые из нас дерзновенно из недели в неделю, другие с большим страхом Божиим, реже – и однако никто из окружающих нас не видит этого Божественного сияния на нашем лице, в наших глазах? Как происходит, что эта слава Божия не излучается из каждого нашего слова, из глубокого безмолвия души, не явлена красотой каждого нашего действия, когда каждое наше движение достойно Самого Бога?И еще: каким это образом, причащаясь на протяжении стольких лет, мы едва ли отдаем себе отчет, что с нами совершается что-то неизъяснимо великое? Вспомните слова святого Симеона Нового Богослова, уже в старости его: в воскресенье он причастился Святых Таин и вернулся к себе в келью, в глиняную хижину, где ничего не было, кроме деревянной скамьи; и, сидя там, глядя на свои руки, на все свое тело, он воскликнул: Как таинственно-дивно это тело: оно вмещает Самого Живого Бога! Бог пришел в мир, чтобы излить в нашу человеческую природу Свое Божество, и, принимая Хлеб и Вино, я приобщаюсь и Его святому человечеству и Его Божеству. И теперь эти руки и это тело, старческие и дряхлые, – руки и тело Воплощенного Бога! И эта хижина, такая малая и такая убогая, – шире небес, потому что весь Бог пребывает в ней через мое присутствие!.. Случалось ли кому-нибудь из нас уловить нечто от этого, чтобы хоть понять это переживание? Пережить то, что он переживал, может оказаться слишком много для нас, – но хотя бы понять, о чем он говорит? Прикоснулись ли мы когда-либо хоть края этой тайны? И если нет, то почему, почему? Не потому ли, что идти к Причастию можно по-разному? Одни идут “в порядке вещей”: потому что сегодня праздник, потому что воскресенье; или считая, что слова, сказанные Апостолам: “Примите, ядите, пейте от нея вси”, относятся без разбора ко всякому из нас, успокоенно живущих в комфорте худосочного, обескровленного нами христианства... Иные же причащаются, изголодавшись по Боге, переживая безутешно свою оторванность от Него, не в силах дотянуться, не в силах воспарить к Богу; и тогда, коленопреклоненные духом, в вещественных Дарах Хлеба и Вина, претворенных Им в Его воскресшее Тело, они принимают от Бога то, чего нам не достичь иначе: Бога, нисходящего к нам, изливающего Себя в нас в ответ на наш отчаянный голод, на крик нашей души и тела, на вопль всей нашей жизни, на наш осиротелый плач в мире, где не найти, не встретить Бога. Еще иначе приступали к Причастию святые – с трепетом, со священным страхом: “Приобщение Телу и Крови огонь есть, – говорит одна из молитв перед причащением, – о, да не буду я сожжен!” Понятно ли нам это? Подходим ли мы, зная, что приступаем к Богу, Который есть Огонь опаляющий? Можем ли сказать вместе с пророком Исаией, а за ним – с Павлом, что “страшно есть впасть в руки Бога Живого”? В чем же дело, почему мы приходим причащаться снова и снова – и ничего не знаем о переживании Симеона, ничего не знаем о неутолимом голоде и о дивности этой встречи? По нашей тяжеловесности, по нашей слепоте, по нашей нечуткости происходит это. Вспоминаются слова русского святого, Пафнутия Боровского; он жил отшельником, и однажды его позвали совершить литургию, потому что не оказалось священника в монастыре; и после литургии он сказал братии: Никогда больше не зовите меня совершать литургию, даже в самой острой нужде! Видеть, что я видел, пережить, что я пережил, можно только раз; в другой раз я умру от этого!.. Знаем ли мы, что это такое? Подозреваем ли мы, что это бывает, что такое может случиться? Нам надо внимательнее думать о том, что мы делаем! Бог принимает нас, но какой ценой для Себя? Святой Серафим Саровский говорил одному из своих близких: Когда ты молишься, когда ты приступаешь к Богу, то Бог во Христе выполняет твою молитву; но не проси о пустяках, помня, какой ценой Он подает тебе просимое: воплощение, жизнь земная, страсти, распятие, сошествие во ад – вот цена, какую Он заплатил, чтобы мы могли к Нему обращаться! Поэтому с каким трепетом, с каким благоговением и чувством ответственности мы должны бы приступать к Нему!Но тогда как случается, что, прикасаясь к Огню, мы не сожжены в пепел? И вот еще одна мысль, которая всегда наполняет меня ужасом: тот же Симеон Новый Богослов говорит, что Бог не допускает, чтобы Его святое Тело и священная Кровь растлевались, осквернялись нами и из-за нас; и если мы приступаем беспечно, греховно, недостойно – Он отступает из частицы освященного Хлеба и капли святого Вина, которые мы принимаем, так, чтобы мы не были сожжены, не были уничтожены и не стали вместе с Его убийцами ответственны за излитую Им Кровь и распятое Тело. Но как страшно подумать, что по нашему недостоинству это может случиться! Будем же помнить эти предостережения, которые мы слышим и от святых, и от обратившихся грешников, и ставить перед собой вопрос: как я приступаю к Причастию? В отчаянной ли нужде – или беспечной самоуверенности? С сердцем сокрушенным, потому что мне Бог нужен больше, чем нужна жизнь или что иное, – или “по-дешевому”: потому что я числюсь членом Его Церкви, даже если и не являюсь живым членом Его Тела? Задумаемся над этим и, как говорит Апостол Павел, станем судить себя, чтобы не быть судимыми – и осужденными! Аминь. К ПРИЧАСТИЮ Каждый раз, когда мы приступаем к Причастию, мы говорим Господу, что приходим к Нему как к Спасителю грешников, и говорим тоже, что считаем себя величайшими из всех грешников. Сколько правды в том, что мы говорим? И как вообще мы можем сказать это о себе? Правда ли это? Можем ли мы действительно сказать, что – да, мы на самом деле считаем себя самыми грешными из людей? Иоанн Кронштадтский говорит об этом нечто в своих “Записках”, что мне кажется очень важным: он говорит, что, ставя перед собой этот самый вопрос, он может ответить на него со всей чест-ностью; потому что, говорит он, если бы другому кому было дано столько любви, столько благодати, столько Божественного Откровения, сколько получил он, то они принесли бы плоды, которых он не оказался способным принести. Таким же образом и мы можем испытывать себя, когда приступаем к Причастию и произносим эти слова: повторяем ли мы их просто потому, что они напечатаны в книжке? Или же мы действительно сознаем – но что сознаем? Что мы грешники? Да, мы все более или менее чуем, переживаем, что мы грешны; но сознаем ли мы, сколько нам дано от Бога и как мало плодов мы принесли? И вот только если мы со всей остротой и ясностью видим контраст между всем, что было возможно, – всем, что еще и сейчас возможно! – и тем, что есть, мы можем честно произнести такие слова. Задумаемся над этими словами, потому что Богу в молитве мы не можем говорить вежливых слов, слов пустой благовоспитанности. То, что мы Ему говорим, должно быть правдой, и каждая наша молитва должна быть пробным камнем правдивости и нашей совести, и нашей жизни. Будем жить с этими мыслями до следующего Причастия так, чтобы когда-нибудь, может быть, еще не при следующем Причащении, но после долгой жизни искания, молитвы, самоиспытания и самоосуждения мы со всей правдой сможем сказать: “Боже, о Боже! Сколько Ты дал мне, и как мало плода я принес, я принесла! Если кому-то другому было бы столько дано, то он, она были бы уже святыми Божиими!” Аминь. |